Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

– Накопилось, – потупясь и дергая передник, ответила жена.

Михр дожевал последний вареник, сонно морща лоб и вспоминая вопрос. Потёр затылок, заинтересованно прищурился. Уточнил, нагрета ли вода помыться. Само собой, всё готово…

– Раз накопилось, – продолжил он содержательный разговор, – тогда завтра сделаю, как Юта уговаривал, поведу тебя в трактир. Магру пробовать.

– Что за кушанье? – насторожилась жена. – Не знаю такого.

– Так твоё дело не готовить, а есть! – развеселился Михр. – Понимаешь? Тебе будут подавать и угождать. Настойки наливать и подбавлять сметанки. А ты сиди, кушай и привыкай, княгиня, что подают тебе. Пора уж учиться слуг держать в узде, мало ли, как сложится. Привыкай распоряжаться.

– Я – распоряжаться? – удивилась такой мысли жена. Тихонько засмеялась, прикрывая губы ладонью. – Ох, всё в городе навыворот. Мне сметанки… И подавать.

– Разбудишь до полудня, – буркнул Михр, вставая и направляясь в соседнюю комнату, где всегда готовы бочка с водой и полотенца для мойки. – Накопилось… Может, на рынок сходим до обеда-то, платок тебе куплю или ещё какую глупость бабью, чтоб наряжаться.

Заяц выбил лапой длинную бодрую дробь – разбудил. Марница зевнула, улыбнулась раннему солнышку, запутавшемуся в зелени ивняка. Доброе оно, бледно-золотистое, северное. Глянь на такое разок, и сразу поймёшь: не было опаляющий злой пустыни, быть не могло! Привиделась в страшном сне. Точно помнится самое последнее, уже перед пробуждением происходившее: обещание, нашептанное в ухо голосом Кима, про мамино ожидание и дождик. Такие приятные слова. Обнял ведь сам, по голове погладил и даже, кажется, поцеловал волосы. Хорошо обнял, крепко. С душой. Марница прикрыла глаза и улыбнулась, чувствуя себя совершенно счастливой. Разве дело – мужа себе ловить и силком уговаривать? Конечно, такого мужа, как Кимочка, второго и искать-то без пользы. Один он на всём свете. Один… Как глянет, так чувствуешь себя не княгиней даже… куда поболее. Обычной девушкой, доброй и ласковой. Рука к метательному ножу не тянется, грубые слова уходят, прищур насмешливый расправляется. Он ведь о прошлом вызнавать не станет, к соседям ревновать не возьмётся и сравнивать ни с кем не вздумает.

Заяц помялся, снова выбил дробь и зашуршал в траве. Неторопливо запрыгал в сторонку, туда, где зелень погуще и попышнее. Зелень! Как Кимочка-то страдал: нет леса, одна пустыня кругом, и потому нельзя просто помочь, без риска и без угрозы себе. Нитки из вышивки рвал, бледнел да покачивался. Ясно, отчего: он к тем ниткам добавлял свою душу. Другие и не заметили, а она-то разобрала.

Марница охнула, вскинулась на руках и огляделась. Не во сне пустыня привиделась, в яви! Клык унёс выра, а она увязла в зыбучем песке. Да так увязла, что и вспомнить нет мочи, нет сил даже мысленно впустить заново страх в душу. Не страх, хуже: отчаяние последнего дня. Марница села поудобнее и осторожно повернула ладони вверх, внимательнее вслушиваясь в их боль.

След от собственных ногтей, впившихся в ладони, ещё не разгладился. Ссадина от запястья и до локтя: это Клык нечаянно ударил, вскользь, когда пытался выбраться на холм и бил лапами. Ссадина совсем свежая, но не кровит. Боль тупая, вполне посильная. Значит, не сон? Марница вздрогнула и ощупала тонкую рубаху. За пазухой лежал, как она сама сунула быстрым движением – пояс Кимочкин. Тот самый, сестрой его подаренный, вышитый для свершения судьбы. По краю зелень кудрявая, рядом с ней цветки марника – розовые, лиловые да вечерне-синие в тенях. В середке весёлые зайцы бегут по своим делам хитрой тропкой.

Сказал же: «Я тебя вытащу», – припомнилось. И ещё что-то говорил, она не захотела толком запоминать, потому что Ким теми словами оставлял для себя не особенно много надежды.

Марница нашла взглядом зайца, исправно укорачивающего зажатый в передних лапах сочный ивовый побег. Присмотрелась. Кто разберёт, в обычном она лесу – или в Кимовом, заветном? Зимы тут не ощущается, в тонкой рубахе не холодно. Если лес не прост, то прост ли заяц? Обычный на вид, сколь она разбирается в зверях этих, давно исчезнувших из привычной жизни: серый, пушистый, длинноухий. Мордочка смешная, розовый нос принюхивается к ивняку, широко посаженные тёмные глаза моргают и щурятся, отливают то карим, то лиловым…

То ли не видит её заяц, то ли не желает замечать.

– Нет, ты не мой Кимочка, – сказала Марница зайцу. Тот насторожил одно ухо, но более ничем не обозначил внимания. – Ты простоват для Кимочки.

Заяц ещё раз выбил дробь и одним прыжком нырнул в ивняк. Сгинул. Стало совсем одиноко. Ветерок качнул верхушки дальних сосен, они укоризненно заскрипели, полагая поведение ушастого невежливым. Так решила Марница. Облокотилась на кочку, посидела ещё чуток. Отдышалась от своих тёмных мыслей, болью сжимающих сердце. Где Ким? Жив ли? Ведь свой пояс отдал ей… Домой отослал. Не к добру.

Ивняк снова зашевелился. Из веток, которые услужливо раздвигались и ласково гладили волосы и руки, выбрался пастушок. Молоденький, лет двенадцати на вид. Тощий, вихрастый, рыжий. Личико лукавое, с прищуром – и всё в конопушках. Глаза быстрые, серые, порой голубым взблескивают. Пастушок почесал затылок, глядя на Марницу. Шмыгнул носом.

– Фимочка я, – звонким детским голоском сообщил он. – К тебе послан. Меня вон, за вихры оттаскали, чтобы здороваться выучился. Ну, значит, учусь: здравствуй.

– Тоже заяц? – Марница невольно улыбнулась странному и милому родичу своего Кима. – Мне Тингали говорила о тебе.

– Ох, мамка Тинка шьёт да перешивает, – пожаловался пацан. – Щекотно это, когда иглой да в бок! Ты скажи ей. Щекотно! Неужто нельзя с одного раза спроворить узор толково? Я уж далее сам доучусь. И тётка туча воспитывает. И лес весь старается, науку даёт. Дед Сомра меня тоже не бросает, сказками балует да ягодой задабривает. Мамка бы лучше вышила мне лукошко или там – цветок новый. Чужеземный.

– Тебя прислали жаловаться? – заподозрила подвох Марница.

Рыжий поскреб затылок усерднее прежнего, сморщил нос и нехотя помотал головой. Говорить о деле ему не хотелось. Скажи сразу – и уйдет гостья, и опять сиди учись…

– Я поговорю с Тингали, – пообещала Марница. – Чтобы и цветок вышила, и даже лодочку. Пруд тут есть?

– Пруд есть, но мал, – отозвался пастушок. – Воды бы неплохо вышить поболее. Болото дедово – оно велико, но озерка у нас нету… Беда. – Он виновато дернул плечом. – Ну, не беда… Это я хватанул лишку. У тебя беда – это да, это уж всерьёз, это без мерки горечи и только на донышке малый осадочек надежды. Пропал твой Ким. В лес явился, деду поклонился. Кем хочет, тем обернётся… а только к людям не вернётся.