Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

– Ну да, расстарались, – не оспорила Марница, чуть успокоившись и сбавив тон. Ткнула кнутовищем в бугая, встретившего её первым и до сих пор ползающего с подвыванием. – Этого перевести на грязную работу, одну с тантовыми. Чтобы ум копил.

– Как изволите, – не оспорил наёмник, опасливо косясь на странно одетую женщину и недоумевая: оттуда она здесь? Дозоры выставлены, всякая проверка заранее была бы замечена. – Уха у нас славная, не изволите ли…

Марница хлопнула дверью у самого носа наёмника. С отвращением осмотрела сапоги, ещё поутру топтавшие горячий песок и в тот же день отведавшие гнилой зимней грязи, безнадёжно испортившей тонкую кожу. Каким чудом ноги ещё не промокли? Пока недосуг разбираться. Как раз хватило времени нырнуть за большой стол – и дверь уже снова распахнулась. Две дородные поварихи в наспех повязанных не очень чистых передниках приволокли уху, пирожки, сыр… Принялись расставлять и раскладывать на столе, суетливо охая и по очереди выбегая на дождь за новыми блюдами. Наёмник неуверенно сунулся на порог.

– Я тут за старшего, брэми.

– Дальше все слова знаю заранее, – отозвалась Марница. – Не ждали, не готовились, иначе вы бы…

– Точно, – покаянно вздохнул тот, осторожно пристраиваясь на лавке напротив. – Зная ваш добрый нрав, я подумал: может, договоримся? Вы скажите, что исправить, я расстараюсь. Мы не по умыслу делаем негоже, по неразумию. Опять же, за труды в поучении отблагодарим.

– Шкуру бы спустить, – задумалась Марница. – Но приехала я не по ваши души, случайно оказалась тут. Если бы дурак ваш не наговорил мне гадостей с первым же словом, я бы и не ответила так, как ответила. Хорошо. Поверю в неразумение. Тантовых одеть по зиме годно, тепло и чтоб ноги были сухие. Кормить до сыта. Это ясно?

– Понимаю, каждое словечко впрок пишу, – оживился наёмник, расправляя малый клок тросна на краю стола. Сбегал в уголок, добыл из ларца перо и чернила. – Одеть, значит. Оно и верно, едва на ногах держатся. Не углядел.

– Тросны учётные хоть какие есть?

– Брэми, – с душой начал наемник. – Не с чего здесь воровать. Мы не порт строим, малый дозорный двор у воды. Чтобы огонь ночами жечь и отваживать галеры от мелей. У меня в подчинении тантовых – всего полсотни душ. Да ещё наемных из деревень…

– Разжалобил, – зевнула Марница. – Давай так. Ты наведи порядок по своему уму. А я пришлю проверку, не забуду. Через месяц пришлю, это ясно?

– Яснее не бывает, добрая брэми, – просветлел лицом наёмник. – Оно и верно, что на нас время тратить? Батюшка, сказывают, что ни день, вас ждут. Матушка ваша в тоске, на крылечке изволят стоять, даже в лютый дождь…

«Лютый дождь» в сочетании с неподдельным страданием на лице наемника позабавил Марнице. Она ещё разок зевнула. Торопливо доела уху, действительно вкусную. На порог сунулся юркий мужичек, с поклоном передал сверток и исчез. Оказалось – сапоги. Всё рассмотрели, когда свои шкуры спасать надо, они очень глазасты и расторопны – слуги батюшкины…

– Ещё что прикажете? – с должным рвением спросил старший, не решаясь снова сесть на лавку.

– Страфа мне заседлали?

– Дождь сплошной, а ну как вы простынете? – то ли испугался, то ли понадеялся наемник.

– Взваром с малиной отопьюсь, – усмехнулась Марница. Сунула руку в лукошко и нагребла горсть ягод.

Мужик закаменел от недоумения, смешанного с настоящей опаской. Откуда бы среди зимы такому чуду взяться: свежим ягодам, ещё пахнущим тёплым летним лесом? Незнакомым ягодам, вот же диво! Кроме брусники, всё прочие в первый раз увидеть пришлось… Марница заглянула в лукошко. Выбрала две мятых ягоды малины. Выложила в миску, убрав оттуда хлеб в карман, впрок.

– По зернышку посади за домом, – посоветовала она, с любопытством наблюдая, как в наёмнике проступает нечто человечье, ненароком уцелевшее от работящего деревенского мужика. – Это и есть малина.

– Отколь же среди зимы, – охрип тот, двигая миску и жадно рассматривая невидаль, принюхиваясь к запаху. – Душистые… Толковая ягода. Посажу, как же, обязательно. Все зернышки по единому, в рядок.

– Лесовик подарил, – честно ответила Марница. – Его заповедная дубрава начинается недалече. Он кого привечает, тем дарит малину. Но если с топором в лес сунутся или шуметь начнут, огонь жечь…

– Да знаю, – скривился наемник. – Тогда в лучшем случае набегут волки, но бывает и похуже. По осени пожгли деревеньку, так, слух имеется: из лесу сам Ларна вывернулся да столь зверски всем намял бока, что живые упокоенным позавидовали! Да… Три раза я примерялся дать приказ срубить дуб у берега. Но ветерок шумел нехорошо, да и выры ласмские от дальнего берега, вроде, давали посвист злобный. Сей день надумал сосенки свалить по опушке. Так вы оттудова и явились. Опасное здесь место, брэми. Не поверите: воровать боязно!

Марница не поверила, но промолчала. Она здесь – и это тоже надо помнить – одна. Ей разбирать воровство недосуг, ноги мёрзнут, душа просится домой, к мамке под руку. Тантовых теперь, опасаясь проверки, обязательно начнут кормить получше. Вряд ли есть смысл пытаться прямо теперь сделать больше. Не ко времени и не по силам…

Страфа заседлали пегого, не особо рослого и круглобокого, перекормленного, пожилого. Выдали от щедрот толстый плащ, какие рыбаки в дождь носят. Марница прыгнула в седло и покороче прихватила повод. Хмыкнула: в правом кармане плаща отчетливо звякнул металл. «За науку» не забыли заплатить, пытаясь понадёжнее отсрочить проверку… Ну и пусть. Марница устроила лукошко перед собой, махнула рукой наёмнику – да и поехала грязным трактом на восток, чтобы свернуть еще до сумерек к малому трактиру, а назавтра в полдень, если получится, выбраться на большую дорогу, ведущую к столице. Та дорога плавно огибает южный край большой дубравы, которая тянется вдоль границы с Ласмой аж до владений выров ар-Капра.

Клык бешеным своим скоком одолевал такой путь в два дня. Сонный неповоротливый пегий управился за четыре.

Марница въехала в город на поздней вечерней зорьке, когда, по зимнему времени, на улицах уже малолюдно и тихо. Дождя не было, небо висело низкое, хмуро-розовое. Ветви деревьев были совершенно голыми, промытыми от летней пыли до глянца, влажными. Оттенок вечера лежал на коре и словно бы грел её, намекая на скорую весну. Марница даже выгнула бровь в удивлении: таков лес не бывает даже в последние дни второго месяца зимы, хвойника. Он весной пахнет, когда выры празднуют свой малопонятный людям сезон ангра… По сейчас, если она верно вела учёт дням, семнадцатое или восемнадцатое число, самый разгар непогоды! Время, когда отчаявшись дождаться весны, падает в грязь последний лист. Когда сырость двух месяцев непрерывного дождя так размачивает жухлую траву и опавшие листья, что они общей скользкой бурой плесенью застилает поля, унылые и мрачные… Только ели да сосны стоят зелёные, последняя отрада для глаз – потому и зовется месяц хвойником. Неужели дожди шли усерднее обычного, закончились раньше срока и слякоть уже чуть подсохла, ведь лужи куда меньше, чем ожидалось? Да и елки, если припомнить, вдоль тракта стояли празднично-яркие, готовые выстрелить свежей зеленью молодых мягких побегов. Чудно…