Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

– Припёрлася, мамкино наказание, батюшкина седина? – руки поварихи сами поползли вверх и уперлись в бока, давая голосу полную свободу. – Где тебя таскали выры, по омутам топили? Опять, извольте глянуть, в штанах, глазищи наглые, а страф вовсе пропал, горемычный… И мужика надлежащего не видать. Весь город гудит: Моньку сбыли с рук, увезут замуж на север, хвала Ткущей! Как же, увезут… Я им сразу ответствовала: ещё поглядим, кто кого укатает. Видали мы энтих женихов, по кустам без порток. Ох, повымерли настоящие-то, хлипок народец стал, плюнь – загнётся.

– Если ты плюнешь, непременно загнётся, – расхохоталась Марница, обнимая необъятную повариху. – Фоська, как я соскучилась. Я ж тебе подарок везла, но не довезла. Ягоды в лукошке, незнакомые. Посадить за домом, ты же ягоды обожаешь. Вот, семена кой-какие уцелели, в тряпице.

– Видно, вкусные были, коль не довезла, распустёха, – буркнула Фоська, улыбаясь. – Ты надолго, или мне и доску разделочную зря ножом не портить?

Прихватила тряпицу, сунула в передник. И поплыла на кухню, через широченную дверь, для неё специально сделанную после перестройки дома – двустворчатой. Трёхцветная кошка мявкнула, посторонилась, с интересом глянула сразу на двух любимых хозяек, присутствующих в доме. Мазнула боком по ногам одной и второй – и прыгнула на забор, побежала по верхушкам досок, заниматься своими делами.

Фоська, само собой, уже портила доску во всю: частый стук ножа слышался постоянно. Что она рубила и что резала, Марница не желала даже думать. Добралась до своей комнаты, рухнула на кровать и раскинула руки. Вот теперь – дома! Ничего лишнего, дорожки на полу обычные, полосатые. Новая волчья шкура у кровати: старая сгорела в пожаре, но Фоська умудрилась купить точно такую на базаре. Резной деревянный круг с гербом ар-Бахта на стене: его, конечно же, привёз Сорг. Давно обещал сделать и доставить. Всё же она теперь вырам не чужая, есть у неё и такая родня, приятно глянуть и вспомнить.

На обед собрались все свои: в доме непутевой Моньки служба такова, что с хозяйкой за одним столом едят и локтями её пихают без зазрения совести. Хотя сидеть не тесно, вся дворня – Фоська да пастух страфий, ныне тоскующий без дела и оттого самостоятельно придумавший пускать чужих птиц на постой за денежку. Половину дохода честно принёс и сам вручил хозяйке. Видела бы Купава, лишилась голоса от такого безобразия. Само собой, ещё за столом сидел управляющий. Новый. Хотя что в нем нового? Фоськиного мужа Марница давно желала увидеть, поскольку до сего дня много слышала о нем от поварихи. И умён, и собою диво как хорош, и в торговом деле наилучший знаток, да и всё прочее… тут Фоськино круглое лицо приобретало мечтательность, а глаза принимались изучать потолок самым тщательным образом. Кто бы мог подумать, что столько неоспоримых достоинств – а кто оспорит слова дородной и шумной поварихи? – умещается в кругленьком проворном мужичонке, ростом ниже плеча жены? Да ещё лысоватом.

– Моя хозяйка, – отхлебнув кваса и гордо глянув на румяную повариху, начал отчёт управляющий, – всему дому тут голова. Закупки после пожара она делала, в точности прежний вид восстанавливала, я не вмешивался. Так мы сразу решили. Я токмо по торговой части, за мной амбар да сарай, двор да иные ваши владения, учёт денежек. Дела у нас не плохи. Тросны я, чтобы недомолвок не копить, показываю вашему батюшке в начале каждого месяца. Или матушке… Вот уж женщина дотошная, во все подробности входит, но приятственно с ней пообщаться. Доход ваш общим решением мы вложили в дело, в новый южный тракт и большие склады в северном порту. Если что не так…

– Да делайте, как делаете, – отмахнулась Марница. – Фось, вечером мама собиралась к нам в гости.

– Вырезку бигля я прикупила, расстегайчиков сообразим, наилучших, – успокоила повариха. – Почки в сметане… ну, это мое дело, сюда ты и не суйся с советами, зашибу. Что подам, то и полопаете. С треском. И за работу с новыми силами приметесь.

Последние слова были сказаны с некоторым нажимом. Пастух и управляющий переглянулись, дружно откланялись и заспешили встать из-за стола. Марница усмехнулась и пошла к себе в комнату.

Было странно оказаться вдруг на отдыхе, совсем без дела. В столице, в Усени, под её рукой во время проверки дел местных шааров было до сотни охраны, пять стражей-выров, десяток учетчиков, писцы, курьеры, личная малая галера с командой. В пути через пустоши тоже заботы не переводились. И вдруг – тишина… Сиди, Маря, у оконца, да гляди на улицу. Жди своего суженого, раз так решила и всех несогласных с тем решением – переупрямила. Оказывается, ничего нет страшнее и труднее ожидания! Не по ней эта доля – когда нельзя уже ничего переменить и ни на что повлиять. Без конца вспоминался тот огромный зверь с грустными карими глазами – а ну как ему следовало повязать поясок? Или белке… Страшнее всего была мысль, которую Марница гнала из головы: может, Ким к тропе и не выходил? Лес ему дорог. В лесу и решил остаться.

Роскошный ужин был съеден под грустные размышления молча и равнодушно, Фоська жалостливо вздыхала, княгиня хмурила брови и пробовала развлекать разговорами. Хотя было видно: и её голова занята посторонним. Три раза уточнила, сколько поварихе платят и можно ли её переманить на княжеское подворье хоть на время приезда гостей. Мясо в подливе ковыряла вилочкой, а потом, забыв приличия – благо, за столом их с дочкой двое – перебирала приправы пальцами, пробуя угадать каждую. Уехала уже в сумерках.

Марница вышла к воротам провожать. С интересом рассмотрела матушкин выезд: пару поджарых рыжих страфов с красными хвостовыми перьями, что и есть лучший признак породы зноймских беговых. Упряжь с серебряной отделкой, легкий крытый возок лакового дерева. Два огромных колеса, дающие мягкий ход даже на ухабах, толстая удобная подушка на двух ездоков, с подлокотниками – такие возки зовутся двуколками. Правила матушка сама, и достаточно ловко. Правда, возле голов упряжных страфов двигался верхом слуга, придерживал тонкий страховочный ремень и присматривал, чтобы кто из людей ненароком не оказался на пути возка и не пострадал.

Пастух тоскливо глядел упряжке вслед: хороши птицы… Вздохнул, предложил хозяйке прогуляться верхом, поскольку взял в постой вороного, породного, а забрать его должны только к ночи, как и тройку тягловых рыжих. Марница отказалась. Спросила полушутливо, не сдают ли и комнаты в её доме, пытаясь увеличить доход. Мужик помялся, виновато потупился и признал: дважды пускали слуг, состоявших при птицах. Но никак не в дом. Сараи добротны, там не холодно и сухо. А на улице оставить человека зимой, когда хлещет дождь и ночь уже задвинула засовы в ближних трактирах – разве по-людски? Марница кивнула, присела на ступеньках широкого крыльца и задумалась, глядя в тёмное небо. Сегодня оно к вечеру сделалось довольно высоким, показало сизый отлив, обещая улучшение погоды и потепление. Кое-где в прорехах туч пробовали затеплиться слабые вечерние звездочки. Припомнились южные ночи, когда звезд было много и каждая – яркая, близкая, переливчатая в потоках поднимающегося от песка горячего воздуха. Мерцают звездочки, колышутся. Ким их показывает, рисует пальцем след, соединяя в созвездия и негромко излагая очередную сказочку. У него и небо полно живых историй… Старое небо он помнит, с забытыми зверями – зайцами, белками, быками. И новое сам рисует. Как раз близ порта ар-Рагов, когда ночью не спали, а шли по пескам, выплел сказочку про вороного страфа, собирающего звездную росу. Помнится, проводнику Вагузи очень понравилось. Он слушал, постукивал пальцами по спине ящера. Потом указал тёмной крепкой рукой в небо и нарисовал свой узор, вместивший самого Вузи. Ящер танцевал во время сезона дождей. Вагузи улыбнулся, провел ладонью от края неба и до края, отмечая сияющую реку матери вод, плачущей слезами горя и радости…