Оксана Демченко - Копье Вагузи [Litres, СИ]

В ворота постучали, отвлекая от размышлений. Марница вздрогнула. Опустила голову, потёрла затекшую шею. Глупо пялиться в небо, затянутое облаками. Перед весной звезд почти не удается рассмотреть. На севере Горнивы так и говорят: не расцвели ещё. Вот начнется месяц прель, выглянут цветки земной зелени – и небо порадуется, отзовётся…

Пастух торопливо миновал двор, зевая и натягивая попавшийся под руку плащ.

– За вороным пришли, – предположил он. – Сказывали: к ночи понадобится, велели приготовить в дорогу.

Марница кивнула. Собралась было встать и уйти в дом, но осталась из любопытства. Интересно ведь глянуть, кто выложил самое малое четыре сотни за вороного – и ставит его на чужой двор, пусть и временно. Обычно таких птиц от себя надолго не отпускают, понимая их цену. Да и привязываются, ведь вороные склонны служить одному хозяину, их даже курьерам в землях ар-Бахта выдают, стараясь не менять без надобности…

За птицами пришли неразговорчивые мрачные люди, больше похожие на наёмников, чем на слуг. Молча отсчитали деньги за постой, молча осмотрели лапы страфов – а как иначе? Первейшее правило, береги ноги, доедешь до места быстро и удачно. Рыжих стали грузить заказанным заранее кормом, засыпая прямо во вьючные сумы и проверяя качество. Опять же толково, рубленая сырая зелень пополам с зерном весной для страфа – лакомство. Вот только всякий вороватый пастух норовит подсунуть старые запасы со дна осенних ям, где зелень уже несвежа и даже гниловата. Глупо платить за такую серебром…

Когда в раскрытые ворота вошёл ещё один человек, Марница и не углядела. Вздрогнула и обернулась, ощутив взгляд. Испуганно онемела, вцепилась вспотевшими руками в колени. Человек был рослым, достаточно светловолосым. Кареглазым, если рискнуть поверить себе в столь поздних сумерках. Глядел на неё тепло, неотрывно и чуть-чуть, одними уголками губ, улыбался. В руках держал – немыслимое по весне дело – букет лесных цветов… Пойди их набери среди дождя, по холоду… Весь день пробегаешь, по одному дергая. Если ты не лесовик.

На прежнего Кима человек был похож так же мало, как и бурый зверь, одаренный пояском.

Стало до озноба страшно. Неужели надо второй раз узнать и не ошибиться? Да что же это за сказочка, прямо бесконечная. Красивый молодец, статный. И цветы хороши…

– Маренька, – тихим низким голосом молвил гость. Улыбнулся и присел на корточки у крыльца, в полушаге. – Маря… Вот и добрался я домой.

Голос был иным, верить в его звучание не хотелось, душа болела, но не отзывалась, а глазам чужак вроде – нравился… Да только глазам Марница и прежде много раз верила, пока не усвоила, что у бабы они слепые: не то примечают, что позже оказывается важным. Рост да стать. Разве они Фоську свели с мужем? Впрочем, уши бабьи и того хуже, шепни ласковое слово – душа и отзовется, потянется за обманом…

Чужак поднялся в рост, обернулся к слугам, застегивающим вьючные сумы. Чуть поклонился, скорее отмечая желание заговорить, чем выказывая приязнь. Выбрал взглядом рослого мужчину, который держал повод вороного.

– Окажи услугу, мил человек. Негоже мне входить в дом, не известив родителей моей невесты. Ты уж шепни словечко княжеским слугам. Хоть и вечер поздний, а надо нам туда идти, пусть ждут.

Говорил он вроде бы по делу и складно, но Марница всё больше замыкалась в себе и даже удивлялась своему упрямому несогласию с каждым словом. И голову не так наклонил, и улыбается слишком уж сладко, и молчит-то иначе, и…

– Ну-ка скажи, что такое малина, – буркнула Марница.

– Ягода, – гость даже нахмурился. – Маря, да что с тобой? Или я зря сюда шёл?

Чувствуя себя страфом, упершимся обеими лапами от избытка норова, как и сетовала мать, Марница всё же тряхнула головой и задала новый вопрос.

– Покажи мне звезду, которую сам назвал глазом страфа.

Мужчина с долей насмешки прищурился, глянул в тёмное небо, ровное, затянутое облаками. Чуть помедлил и указал точку над горизонтом. Вот уж правда: пальцем в небо… Каков вопрос, таков и ответ. Проверяй, Маря, есть ли звезда за тучей! Шутка чужака немного примирила с ним. Хорошо ведь пошутил, и без злости, и с подначкой. Голова загудела, умные мысли попрятались, а глупые вылезли, как поганки после теплого летнего дождика. Да что ж у него спросить-то? И как теперь сомневаться, как требовать ответов?

Кто ещё мог явиться среди ночи на двор с цветами, назваться женихом? И чего ей, непутёвой, еще надобно? Краше прежнего мужик стал, даже мама такого примет охотно…

По улице звонко затопали страфы, несколько. Зазвенел бубенчик. Марница оглянулась, охотно отворачиваясь от сомнительного, выглядящего незнакомо «Кима». Мамина двуколка резво вкатилась во двор, на сей раз правил сам князь. Остановил страфов, заинтересованно подпёр ладонью подбородок.

– Моня, вот за что тебя ценю: скучать не даёшь. Что, этот нравится тебе? Так вот сразу, в один вечер – сговариваемся и с глаз долой?

– Негоже входить в дом невесты, не сказавшись родителям… – завёл уже знакомую речь молодец, кланяясь князю с должным уважением.

– Говорила же, стерпится-слюбится, – расцвела улыбкой Купава.

Марница зажмурилась. Возникло ощущение, что пили она сегодня за ужином что-то такое… крепкое. На чем был настоян взвар трав, Фоська отказалась ответить. Росло подозрение, что целиком и полностью – на сочном бражнике, да еще с пыльцой…

– Позвольте, достойный брэми, – торопил время гость, норовя стать хозяином в доме, – поклониться и слово молвить.

Марница ощутила, что ей в руки всовывают букет лесных цветов. Сделалось очевидно: пора возражать. Только – против чего?

– Папа…

– Какой вечер! – восхитился князь. – Первый раз назвала папой, а то все «батюшка», и с эдакой подначкой, так и хочется в ответ кнутом – да по заднице.

– Чашна, свет мой, да что же это ты говоришь, ведь при гостях, – смутилась Купава.

– Так он в семью лезет нахрапом, пусть привыкает, – упёрся князь. – Я же его терплю на этом дворе. И Монька вон – терпит. Моня, ты чего, кислого объелась? Или сплюнь, или уж скажи хоть что толковое. Не сиди, как на похоронах. Пока, вроде, никто не умер. Ты как, без ножей сегодня? Мирно настроена?

Марница сердито столкнула букет на ступеньки и оглядела двор.

Слуги, пришедшие за своими птицами, глазеют, ослабив повод. Чужие страфы переминаются и шипят на рыжих княжеских. Свой пастух непорядком возле стойл не интересуется. Он любуется зрелищем сговора, пристроившись повыше, на чердачной лесенке, на случай осложнений: удобно и вверх забраться, и вниз спуститься, да и вилы под рукой. У ворот уже невесть откуда набралась толпа – и среди ночи вести в столице распространяются ходко. Пацаны целой стайкой взобрались на забор, мужики степенно стоят полукругом, два толстобоких деревенских бигля волочат брошенные хозяйской рукой веревки: пробрались за ворота и пробуют нахально щипать сено, не для них заготовленное. Расторопная соседка расстаралась, бежит с парой зажженных масляных светильничков, чтобы всем было удобнее глядеть. Девки хихикают, батюшкины наёмники лыбятся во весь рот и соображают: пора ли ловить биглей, или лучше пока брэми Чашне на глаза не лезть? Ну вот, теперь держись, Маря: самой злостной на всю улицу сплетнице, сдавшей за последние два года, подслеповатой и глуховатой, на ухо начали громко пересказывать подробности для дальнейшего распространения. То есть – сговор по всей форме… Потом и не отказаться, толпа всё видела и слышала.