Дэн Вилета - Дым

Рядом стоит Чарли с побелевшим лицом.

— Джулиус изменился, — говорит он.

Он уже говорил это, в точности это самое, когда рассказывал о случившемся в коттедже Ренфрю. Но только сейчас Ливия начинает понимать, что́ могут означать его слова.

Потом шаги возвращаются к двери. Голос Джулиуса. Или не Джулиуса. Он говорит не со всеми, только с Томасом. Как будто точно знает, что Томас здесь, на расстоянии нескольких дюймов, прямо у двери.

— Ты слушаешь, кузен? Как слаб твой запах. Ты раздет? Ну же, набрось свою ярость. Давай-ка я тебе помогу — глотай наживку. Сначала старая леди. Следом Ливия. Тогда ты точно раскроешься во всей красе. И мы обвенчаемся.

— Нет, — молит Томас.

Джулиус словно не слышит его.

— Заперла тебя. Крепкая дверь! Молодец она. Помогла мне. Или это удача. Фортуна — женщина. Я — ее муж, ее дитя. Я — темнота под ее веками. Я…

Голос стихает. Потом шаги опять направляются к кухне. Тишина, которая наступает, хуже любых воплей. Томас пинает дверь. Без толку.

Ливия не может постичь, как эта идея пришла ему в голову. Он действует так, будто все отрепетировал: быстро, точно, без раздумий. Опускает руку в карман ее куртки; вытаскивает баночку с чистейшей чернотой; открывает жестянку сажи из саквояжа Себастьяна и подливает в нее содержимое банки. Затем Томас снимает с гвоздя маску и натягивает резину себе на голову, пока его темные глаза не начинают выглядывать из стеклянных окуляров. От его рта вниз отходит мягкая трубка, похожая на отрезок пожарного шланга. Жестянка легко прикручивается к медному наконечнику трубки. Опять работа Себастьяна. Все подогнано очень точно. Но когда Томас пытается вставить иглу одного из шприцев в стеклянную пробирку, ритм его движений замедляется. Окуляры искажают расстояние, и он дважды не может попасть иглой куда надо, обламывает ее, с трудом заменяет на целую.

Чарли пробует остановить его:

— Что ты делаешь, Томас?

— Ты слышал! Он идет за нами. Сейчас убивает миссис Грендель, а потом примется за нас. За Ливию. Я слишком слаб. Даже дверь не могу сломать. — Томас обхватывает ладонью жестянку, висящую на конце его резиновой морды. — Мне нужна сила. Сила безумия. Это сажа убийц. Самая черная. Из тайных запасов баронессы. А вот это… — он тычет иглой в пробирку и промахивается, — должно оживить ее.

— Ты потеряешься там, — говорит Чарли. — Потеряешься в дыме.

Но все равно встает на колени и помогает Томасу наполнить шприц жидкостью из ампулы. Однако и у него дрожат руки. Тогда за дело берется Ливия. Она протыкает иглой толстый слой фольги, которой запечатана маленькая бутылочка, и заполняет цилиндр шприца примерно на дюйм.

— Хорошо! Теперь влей это в жестянку.

Она колеблется, смотрит на Чарли, потом на Томаса.

— Что с тобой станет? — спрашивает она.

— Делай!

— Что, если…

— Делай!

Томас сжимает ее руку. Ливия наклоняется к нему. Его лицо — резина. Легче всего поцеловать окуляры. Облачко влаги на стекле, под которым дрожат ресницы. Он уже дымит зеленым и желтым: признак агрессивного страха.

— Я люблю тебя.

Эти слова обращены к Ливии и одновременно — к Чарли. Ливия впрыскивает жидкость в жестянку, слышит, как Томас делает вдох. Стеклянные круги наливаются чернилами. Из-под маски сочится темнота. Спазм, сиплое дыхание. Потом Томас отталкивает ее и кидается на дверь, вкладывая в прыжок весь свой вес. Опять и опять он таранит древесину, не замечая боли, пока левая рука не повисает, словно сломанный плавник. Заслышав шум, бегом возвращается Джулиус; когда замок наконец не выдерживает, ему приходится отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под град щепок. Ливия видит его неотчетливо: слишком много дыма — в комнате, но и в ее крови тоже, зараженной бешенством Томаса. Истощенная фигура, пепельно-серая, белки глаз пурпурно-черные. Он по-боксерски поднял руки к груди. Голос его звучит на удивление легкомысленно. Насмешливо.

— Ну вот, — говорит Джулиус. — На этот раз мы без перчаток. И ты нашел маску. Второе лицо. Оно врастает в тебя. Очень скоро перестаешь понимать, где маска, на тебе или нет.

Потом он и Томас исчезают во взрыве дыма.

Это жутко, а кроме того, происходит на расстоянии, непостижимо, скрыто от взгляда. Будто посреди коридора открылась дыра, окно в другое место, далеко отсюда. Темнота в колодце зимней ночью. Можно бросить туда ведро, в эту темноту. Раздастся звук столкновения, но с чем встречается ведро, понять невозможно. Вытащив его, ты видишь черную воду.

Ливия хотела бы помочь Томасу. Но даже на расстоянии дым, который дотягивается до них тонкими, тугими щупальцами, леденит ее кровь. Инфицирует ее, да, но при этом отгоняет, толкает к входной двери, где она сжимается от страха, отвращения и ненависти. Рядом с ней Чарли ведет свое сражение с дымом, наклоняя корпус вперед, словно бросается в бурю. А дальше — сумасшедшее мельтешение конечностей под аккомпанемент звуков, глухих, вязких ударов, как будто отбивают мясо к обеду; крики, вопли, что-то вроде смеха. Кажется, что прошла вечность. К ней тянется рука — это Чарли. Они сплетают пальцы так, что Ливия чувствует, как его кости впиваются в ее плоть. Волосы и лицо Чарли черны.

Вместе они наконец подбираются ближе, понимая, что борьба стихает, что теперь только один противник колотит другого, что дым умирает. Пол покрыт сажей, жирной, как колесная смазка, так что они поскальзываются и неуклюже падают рядом с распростертыми телами. Сверху — Томас. То, что внизу, неподвижно и истекает красной кровью.

И все равно Томас бьет его, то один, то другой кулак взмывает над его головой и опускается на грудь, на голову, на шею. Ливия наклоняется к нему, пытается дотянуться до него, до маски на его лице. Он чувствует ее руки, поворачивает к ней черные выпуклые окуляры. И вдруг прижимает ее к полу, хватает за горло, падает на нее всем телом. Его пальцы, скользкие от крови, двигаются от ее горла к лицу, волосам, рвут на ней одежду; его тело — горячее и тяжелое. Это Томас, напоминает она себе, сопротивляясь, Томас … Ей удается схватить резиновую трубку, идущую от его челюстей, и сдернуть маску. Что-то темное поднимается в ней, и оно хуже страха. Возникает Чарли: он оседлал друга и сталкивает его с Ливии. Томас теперь зажат между их телами.

Ливия наблюдает перемену. Сначала рот его оскален, угрожает ее коже, даже зубы черны от сажи. Затем — словно ребенок выходит из туннеля: во взгляде Томаса появляется что-то другое. Разум, узнавание. И тут все затмевает вспышка стыда, такая сильная, что Ливии хочется отвернуться, не увеличивать его страдания своим присутствием. Но тело Томаса все еще давит на нее, на грудь, бедра. Она выкарабкивается из-под него и наталкивается на ком плоти. Это Джулиус. В разинутом рту торчат пеньки зубов; вокруг валяются клочья вырванных волос.