Дэн Вилета - Дым

Потом появляется служанка. Ей лет восемнадцать или девятнадцать. Бросив на приезжих взгляд из-под пушистых ресниц, она опускается на колени перед камином и начинает разжигать огонь. Она чиркает спичкой, подносит ее к обрывку газеты, уже смятому, лежащему среди углей, повторяет действие; потом, чуть ли не касаясь подбородком пола, сгибается, чтобы раздуть пламя. Мальчики — осовелые, клюющие носами, усталые после дороги — не видят выбора: приходится смотреть на девушку. А точнее — на зад девушки. Из-за ее позы этот зад, приподнятый и туго обтянутый юбкой, выглядит невыносимо круглым. Когда бурчит живот (Томас? Или опять Чарли?), звук кажется жалобным, просящим. А девушка все стоит на коленях и дует на угли.

— Думаю, угли уже занялись.

Томас и Чарли не слышали, как она вошла, и одновременно оборачиваются. Они могли бы быть зеркальным отражением друг друга: обе головы повернуты, оба лица покрыты румянцем. Только на щеках Чарли краска гуще. Он ведь рыжий. К таким людям природа немилосердна. Румянец — это разновидность дыма, знаменующая другой вид греха. Нет ни малейшей надежды на то, что леди не заметит.

А это, безусловно, леди, хотя и не старше их. Невысокая, но держит себя так, что выглядит рослой. Длинное простое платье покроем напоминает рясу. Маленькое лицо — бледное, суровое, спокойное и холодное.

И красивое.

Губы ярко-алые, это их природный цвет.

— Подойди, пожалуйста, — говорит она, обращаясь не к мальчикам, а к коленопреклоненной служанке.

Девушка повинуется, поспешно, но без энтузиазма. Ее большие глаза сначала останавливаются на Томасе, потом утыкаются в пол. Блузка тесно облегает грудь, а юбка слегка задирается на выпуклых бедрах.

— По-видимому, твоя одежда села при стирке.

Она произносит все это не строго и не громко, без всякого приказного тона. Всего сильнее в ее голосе звучит терпеливая грусть; воплощенное смирение, которое против его воли принудили к действию. Рядом с пышной, крупной служанкой она кажется миниатюрной, даже хрупкой.

«Эльф», — думает Чарли.

Томас думает: «Монашка».

— Будет лучше, если ты снова поработаешь судомойкой. Пока не научишься быть менее назойливой.

— Но леди Нэйлор обещала мне…

— До нового года.

— Но она сказала, что я…

— Тогда до весны. Теперь можешь идти.

Ход событий убыстряется. Первым появляется дым — внезапный фонтанчик, который вскипает на груди девушки и оставляет пятно на накрахмаленной хлопковой ткани. Потом приходят слезы: прозрачные и беззвучные, они тянутся от темных глаз к подбородку. За ними следует всхлип, возникающий в глубине груди и сотрясающий девичье тело. Наконец, служанка убегает, позабыв о всяких манерах, и звук ее башмаков на плоской подошве еще долго слышится из-за двери.

— Приношу вам свои извинения. Мисс Ливия Нэйлор. Вы мистер Аргайл, полагаю? И мистер Купер? Приятно познакомиться. Мы ждали вас еще вчера. Разумеется, время завтрака давно прошло. Но это не важно, еду уже несут. Садитесь. Я составлю вам компанию.

Оба садятся и едят под ее пристальным взором: терпеливый, чинный, смиренный, он приводит их в невыразимое смущение. Чарли кажется, что тосты во рту превращаются в пепел, а чай — в гнилую воду. Но, будучи хорошо воспитанным мальчиком, он заставляет себя поддерживать беседу.

— Благодарю за теплый прием, мисс Нэйлор. А ваш отец, барон, присоединится к нам этим утром?

Но девушка ничем ему не помогает.

— Мне велено передать, что ему нездоровится.

— Какая жалость. Тогда, может, ваша мать?

— Она уехала.

Чарли видит, что все его попытки отвергаются, но не готов признать поражение и добавляет с несчастным видом:

— Полагаю, вы приехали домой на каникулы. Совсем как мы. То есть мы, конечно, приехали не домой. Но все равно…

Девушка внимательно и терпеливо ждет, когда он закончит фразу. Однако Чарли уже не понимает, что хотел сказать, прячется за чашку с чаем и приходит в ужас от громкого хлюпанья, когда пытается сделать беззвучный глоток.

Его спасает Томас.

— Вы, случаем, не староста? — спрашивает он с полным ртом и опасной ноткой в вопросе. — В своей школе?

Она невозмутимо смотрит ему в глаза:

— Да, мне выпала такая честь. Как вы догадались?

Мальчики не могут справиться с собой: оба начинают хихикать, сначала тайком, потом открыто, сотрясаясь всем телом, так что даже краснеют, а она наблюдает за ними, спокойно, и смиренно, и неодобрительно, пока истерика не сходит на нет вместе с аппетитом. Является дворецкий, чтобы показать гостям отведенную им комнату.

— У нас ужинают рано, в пять часов.

Таковы были прощальные слова Ливии. К тому, что им уже было известно, дворецкий добавил только одну существенную деталь, указав расположение ванной — прямо напротив комнаты, в которой их поселили. Он также высказал надежду, что гости «почувствуют себя лучше, когда освежатся», и Чарли сделал вывод, что от них с Томасом дурно пахнет. Обстановка изящная, но скудная: две кровати, шкаф, маленький стол и стул. Комната также расположена на первом этаже, через широкую стеклянную дверь можно выйти прямо в сад. На часах — без четверти одиннадцать. Когда Чарли возвращается после купания, стрелки показывают двадцать минут двенадцатого, а его друг стоит перед открытой дверью и смотрит, как по садовой дорожке расхаживает фазан. Томас высовывает голову под проливной дождь, и Чарли слышит, как он считает окна в их крыле. Дойдя до трех дюжин, он бросает это занятие и оборачивается. По его лицу текут струйки.

— Твой дом похож на этот, Чарли? — Он зачем-то указывает на марширующего фазана, пошедшего на новый круг.

Чарли задумывается.

— В смысле такой же большой, с таким же садом? Да, пожалуй. Даже еще больше. — Он пожимает плечами. — А твой?

— Мой скорее похож вот на это.

Чарли не сразу замечает за пеленой дождя садовый сарай, прижавшийся к темной полосе деревьев.

— Ты скучаешь? По дому?

Во взгляде Томаса сквозит холод.

— Нет. — Он берет халат и полотенце. — Я тоже пойду мыться.

Время движется еле-еле. Кажется, что до пяти целая вечность. Дождь хлещет без остановки, делая невозможным исследование сада. Вместо этого мальчики выходят в коридор и обнаруживают, что большинство дверей заперто. Дом выглядит заброшенным. Подняться по лестнице и осмотреть остальные его части, наверное, было бы невежливо, а после того, как в лестничном проеме, вроде бы ведущем на половину прислуги, мальчики натыкаются на жесткий взгляд дворецкого, они ретируются к себе в комнату и наблюдают за тем, как мучительно медленно идут часы. В половине четвертого они переодеваются в парадные костюмы и только тогда спохватываются, что забыли вывесить одежду или попросить погладить ее. В результате рубашки и куртки выглядят безнадежно измятыми. А сюртук Томаса, скроенный по какой-то давно забытой моде, к тому же подвергся нападению моли. Нижняя часть левого рукава проедена насквозь. Приходится прижимать локоть к боку, чтобы скрыть проплешину, отчего походка становится неловкой. Когда стрелка часов неохотно подползает к пяти часам, нервы уже истощены от скуки. В три минуты шестого мальчики начинают опасаться, что за ними никто не придет.