С Лисочка - Легенды Ицкарона. Сказка о пропавшей жрице

— И где храм? — спросила Лу. — Я ничего не вижу.

— Его спрятали, — ответил Эни, рассматривая что-то, видное только ему одному. — Очень хорошо спрятали. Взяли ткань пространства, закрутили вокруг него, а потом хорошенько разгладили. Так посмотришь — и не заметишь ничего. Особый врожденный талант надо иметь, чтобы тут что-то почувствовать. Потому, ты, сядзе, и Сонечка не замечаете ничего, а Пу чует ненормальность.

— А ты? — спросила я, решив не уточнять, что я тоже ощущаю ненормальность этого места, чтобы ведьму не расстраивать.

— А я — вижу все как есть, — ответил Эни с пафосом в голосе. Точь-в-точь как тогда, в гномской гостинице утром, когда объяснял мне, как так получилось, что мы не переспали, когда оба этого хотели.

Там ведь как получилось? Нет, я вдруг с ума не сошла, и как мужчину его не полюбила. Ничего подобного! Просто мне тем вечером подумалось: вот, мучается мой замечательный мальчик, страдает. А из-за чего? Из-за меня? Или просто из-за упрямства своего глупого? Он ведь очень упрям — если в голову себе что-то вобьет, то проще гору с места подвинуть, чем его в чем-то переубедить. Так может и не надо его переубеждать-то? Не можешь поставить прямой блок — парируй. Зачем пытаться силой выбить клинок, если можно пропустить его мимо себя, подтолкнуть, направить туда, где он никакой опасности не представляет? Отчего бы мне и не пойти ему на встречу? Пусть он получит, чего желает. Пусть убедится, что цель не стоила потраченных усилий. Пусть разочаруется во мне, а разочаровавшись — уйдет. Мы очень близкие друг другу люди; любовная интрижка, конечно, несколько попортит нам отношения, но не более, чем портит их сейчас его одержимость мной. А потом, когда он переболеет расставанием, когда успокоится, мы, наконец, сможем относиться друг к другу, как должно было быть с самого начала.

Короче, я решилась. Момент, как мне показалось, самый подходящий для этого был. Во-первых, настроение такое у меня. Во-вторых, по законам жанра, принцесса должна достаться рыцарю после того, как он ее спасет. Не раньше, но и не позже — как-то нелогично, когда награда за подвиг находит героя спустя годы и десятилетия. Он меня спас, дело за мной. В-третьих, хоть я и не сторонница пьяной любви, очень мне привлекательной показалась идея в случае чего на алкогольный угар сослаться: выпила лишнего, расслабилась, плохо понимала, что происходит, пошла на поводу у инстинктов.

Только я сама себя перехитрила. Понадеялась на свой метаболизм, и он меня подвел. Мне ведь запьянеть очень непросто. Алкоголь — яд, а мой создатель позаботился, чтобы отравить меня было нельзя. Чтобы запьянеть, мне надо защиту от этанола отключить, и даже после этого я пьянею плохо — мне очень много надо выпить, чтобы какой-то эффект был. А там вначале настроение было напиться с горя, потом — отметить примирение, да еще и планы на ночь. Ну и, как это бывает, сначала пила — мало, нет эффекта. Я еще — нет результата. Еще — снова нет. А потом вдруг раз — и есть. Да еще как! Короче, в комнате у Эни я отключилась совершенно не вовремя. Если Эни верить, конечно — сама-то я не помню ничего после того, как в комнате у него оказалась. Вернее, помню смутно, обрывками: как целовались, как смеялись, как под одеялом друг о друга грелись, как Эни мне какие-то стихи читал… А утром…

И смех, и грех. И обидно, и стыдно. Он, видите ли, не захотел так! Вот ведь олух! Я к нему со всей душой… ладно, пусть не душой, пусть телом… а он, видите ли, ситуацией не хочет пользоваться! Жрец Малина, тоже мне! Вот уж, наверное, кто до сих пор хохочет. Хотя нет, не хохочет. Стыдно ему должно быть, за своего жреца благородного такого. Рыцарем себя возомнил, славный потомок сэра Джая! Мама, к слову сказать, до того, как женился, тем еще бабником был, ни одной юбки не пропускал! Но при том никто и никогда не слышал, чтобы он даму какую обидел! И ладно бы на моем месте кто-то другой был, кого Эни так хорошо не знает, — я б еще поняла: мальчик боится состоянием пьяной дурочки воспользоваться, не хочет, чтобы его насильником посчитали. Но два десятка лет мне прохода не давать, и для чего? Чтобы потом мной так пренебречь? Или, может быть, Эни по наивности думал, что я такое его благородство оценю и растаю окончательно? Или, что еще хуже, не по глупости, а в расчете? Ща-а-а-с!!! Да чтоб я еще когда-нибудь ему помочь попыталась? Ни-ког-да! Никаких больше подарков! Страдает — пусть страдает! Поделом! А полезет с поцелуями — в морду дам! Да! Со всего размаха! Не жалея! Как он ко мне — так и я к нему!

— Вы тоже сейчас увидите, — добавил Эни уже не так пафосно. Наверное, заметил, как я поморщилась. — Закройте глаза, через тень пойдем.

Лу издала слабый стон. Ей Тень не нравилась, она жаловалась мне, что после прошлого раза у нее голова разболелась. Я от Тени тоже не в восторге, но так остро не реагирую. Да и боль для меня — совершенно не то же самое, что для людей. Нет, я ее ощущаю, очень даже хорошо ощущаю. Но боль для меня — это просто сигнал о том, что что-то не в порядке. Сигнал, на который завязаны различные реакции. Эти реакции можно отключать, а саму боль игнорировать, если надо. Во всяком случае, мою нервную систему они не перегрузят, как это у людей бывает. Уж так я устроена.

— Глаза уже можно открыть, — разрешил Эни.

Лу застонала гораздо громче, а Пу выдав свое любимое «песец», в довесок выругался покрепче на какой-то особо древней разновидности катайского. И было отчего ругаться.

В Тень я попадала в третий раз и успела уже составить мнение о ней как о чем-то основательном и статичном. Как описать то, что я увидела теперь? Взрыв, бурление, хаос. Тени сошли с ума, в глазах рябило. Что-то подобное я испытала, когда глядела не тень двери в святилище Тхи-Шу, которая была одновременно и открыта, и закрыта. Эни тогда без особого труда, как мне показалось, зафиксировал ее в открытом положении, и мы смогли пройти внутрь, но до того, как он это сделал, я, признаться, успела усомниться в адекватном функционировании своих органов зрения. Теперь происходило нечто похожее, только в гораздо более глобальном масштабе.

Начать с деревьев: я видела одновременно сотню, тысячу вариантов каждого из них — от едва проросшего из земли побега до могучего ветвистого исполина, — все они присутствовали одновременно. Несколько бледнее на фоне деревьев выглядел многолетний кустарник, тут вариантов было поменьше — десятки. Некоторые деревья и кустарники и вовсе находились одновременно в двух местах, и за ними то проступал, то исчезал довольно широкий коридор — две повозки в ряд легко смогли бы проехать по нему. И при всем при этом каждая тень, каждый ее вариант жили независимо друг от друга, и вся эта серая масса пестро мерцала, то уплотняясь, то почти исчезая.