С Лисочка - Легенды Ицкарона. Сказка о пропавшей жрице

За спиной раскрылись рыжие крылья, сильно чесались места, откуда росли рога.

— Как ты достал, Скатта, — с чувством сообщил я Атаю хриплым, застуженным голосом.

И ударил статую второй рукой. По челюсти. Не слишком, как мне показалось, сильно.

— Я — не сторонник силовых мер воздействия, ты же знаешь, но об этом последние дни только и мечтал, — признался я отступившему назад Атаю, который теперь держался одной рукой за свернутую челюсть. — Даже в Ицкароне мне так этого не хотелось, как здесь, у тебя. Веришь?

— Ты пожалеешь! — пообещал Атай в ответ. Несмотря на травму челюсти, говорил он вполне внятно. — Я тебя уничтожу, демон!

— Ты здесь, я смотрю, совсем связь с реальностью потерял, гоняя мелких и их последователей, — покачал я рогатой головой. — Снова Великим Героем себя возомнил?

Атай попытался ударить меня, но у него снова не получилось: вновь меня защитила Сонечка, на этот раз схватив его руку за запястье.

— Это все потому, что ему давно не встречался противник его уровня, — сказала она рокочущим баритоном, отбрасывая Атая пинком метров на шесть в сторону. — Позволь, я ему сам объясню, как он заблуждается. По-родственному…

Обрадованный тем, что моя химерочка жива, я даже не сразу понял, что с ее обликом произошло что-то не вполне обычное: она сильно раздалась в плечах, зачем-то отпустила волосы до плеч, поменяла форму лица на более квадратную и совершенно спрятала свой бюст. Да чего уж там, сейчас она больше юношу напоминала, чем девушку. Конечно, я всегда знал, что Сонечка может перестроить свой организм, чтобы выглядеть как мужчина, но раньше этого за ней не водилось. Сознание мое не выдержало этих видений и милосердно оставило меня. Прежде чем окончательно потерять связь с реальностью, я успел подумать, что надо будет обязательно подать Сонечке идею торговать своей слизью — очень забористая штука. Главное, чтобы процесс ее выделения не подпал под статью об изготовлении наркотических веществ. Лучше сразу у хорошего адвоката на эту тему проконсультироваться. У Роада, к примеру…

Сознание возвращалось ко мне медленно и мучительно. Жутко болела голова — будто целая бригада подгорных гномов поселилась у меня внутри черепа и задалась целью полностью перестроить внутреннее убранство своего нового жилища. Споро работая молотами, мотыгами и кирками, эти ребята прорубали в моей голове туннели и целые залы, а когда кость оказывалась для них слишком крепкой и толстой, не брезговали и применением алхимического порошка. Ужасно ломило суставы и позвоночник, словно я три дня к ряду таскал на себе пудовые камни, а затем разом постарел на полторы сотни лет и неделю провалялся в сырой и холодной пещере. Мир скакал и прыгал вокруг меня, подбрасывал в воздух, раскручивал, ронял и снова подбрасывал. Слабость и тошнота были такие, какими не бывают при самом глубоком похмелье; пить хотелось так, словно я месяц пролежал под палящим знойным солнцем, но любая моя попытка разлепить губы, чтобы попросить мироздание о глотке воды, была обречена — сил не доставало даже на это. Чтобы приоткрыть глаза и речи быть не могло: веки были тяжелым, словно мраморные надгробные плиты.

Спустя вечность или около того, мне удалось издать слабый стон. Не сказать, чтобы это мне как-то помогло, просто мне жизненно необходимо было обозначить свое отношение к этой вселенной и моему месту в ней. Тут же в ушах заиграли тыпонские цимбалы и жарандийские маракасы, а мой желудок запрыгал, задергался, заплясал под эту отвратительную музыку. А потом кто-то приоткрыл мне рот и влил в него несколько капель терпкого чуть кисловатого питья, пахнувшего прошлогодними носками, замаринованными в желчи морской рыбы. Я закашлялся и попытался выплюнуть этот отвратительный напиток, но мне зажали рот и заставили проглотить его, а затем положили на лоб что-то мокрое, прохладное, пахнущее болотной жижей и незрелыми ягодами.

То ли этот компресс мне помог, то ли проглоченное лекарство оказало чудодейственное действие, но минутой, а может быть, столетием спустя у меня хватило сил, чтобы приоткрыть веки и слабым голосом попросить воды.

— Ну хоть кто-то в себя пришел! — услышал я голос Лу, в котором чувствовалось облегчение, перемешанное пополам с истеричной паникой.

Она склонилась надо мной и напоила меня из глиняной чаши. Слава богам, это была просто вода, пусть и немного отдававшая на вкус болотной тиной, а не то отвратительное лекарство, которое я получил несколько ранее. Напившись, я почувствовал, что голова моя болит уже не так ужасно, что маракасы и цимбалы отправились искать более благодарного слушателя, и что я вполне могу пошевелить руками и ногами. Ведьма помогла мне сесть и прислониться спиной к колесу нашей повозки, — до этого момента я лежал рядом с ним на своем собственном плаще. Судя по всему, очнулся я ранним утром, на рассвете.

— Уфф… — выдохнул я. — Чтоб я еще раз так нажрался! Проклятое рисовое вино. Что мы праздновали-то?

— Ничего не праздновали, и вовсе никакого вина не пили, вы с Атаем дрались, — сообщила мне ведьма, поправляя на моем лбу какие-то влажные растолченные листья, завернутые в мой носовой платок — тот самый компресс, который мне так помог.

— Да? — удивился я. — И кто кого?

Память плохо служила мне, в голове крутились какие-то обрывки сцен с участием бронзового четырехметрового голема.

— Вы! Вы его! — ответила восторженно Лу. — Вы с дадзе ему вчера показали!

Коль победа досталась нам, надеюсь, что нашему противнику сейчас гораздо хуже, чем мне. Иначе какая же это победа, если проигравший чувствует себя лучше победителя?

— А где Сонечка? — поинтересовался я.

— А вот же, на телеге лежит, — ответила Лу. — Только я не знаю, что с ней. Я сначала подумала, что дадзе умерла…

Меня словно подбросили в воздух. Забыв о боли и слабости, я оказался возле химеры. Сонечка, и верно, лежала на телеге рядом с израненным песцом. Кожа ее побледнела до голубизны, губы и ногти и вовсе отдавали бледно-сиреневым. Как тут не подумать, что жизнь ее оставила?

— Потом смотрю: ни малейших признаков трупного окоченения. Прислушалась — есть пульс. И дыхание есть. Только очень редкое и слабое. Что это с ней, геджи?

— Спит, — выдохнул я, грузно опираясь на край телеги — мои ноги были словно ватой набиты и плохо меня держали. — У нее бывает, когда много сил потратит. Поспит и проснется. Очень голодная. Так говоришь, мы его побили?

Память с трудом возвращалась ко мне. Я начал вспоминать, как голем освободился от «Кандалов», как ударил Сонечку. Потом, судя по всему, я начал бредить — никак иначе мои дальнейшие воспоминания объяснить было нельзя.

— Еще как! — ответила Лу. — Он ели-ели ноги унес. Все грозился, что вернется и отомстит, но я не верю, что он вернется. Уж очень вы крепко его побили!