Виктория Шкиль - Тьма надвигается с Севера [СИ]

— Как же ты ухитрился сделать некроманта своим должником? — Вопрос Гюлима вырвал Дарика из эйфории от прикосновения к чему-то недостижимому и мистическому, в которой тот пребывал.

— Это долгая история, господин. — Сказал отогревшийся Борагус, и во рту его всё пересохло от слова «господин», которое он до этого всячески избегал произносить, сохраняя хотя бы иллюзию своей свободы от воли хафаша. Только зрелище потустороннего мира, завесу которого пред ним приоткрыл Гюлим, заставило полукровку переменить свой настрой. Образ наставника, в подсознании теперь прочно занял Гюлим, а прежний учитель ушёл куда-то в глубину, не пропав вовсе, но теперь Дарик не чувствовал к нему ничего кроме вежливого уважения. — Если коротко, то я спас его после кораблекрушения вырвав из рук ийланов, которые как раз хотели им закусить. В благодарность он поклялся самой страшной клятвой исполнить моё первое желание.

— Если ты так бережёшь своё время, то мы можем вернуться обратно на Мардакан. — Философски хмыкнул Гюлим, пуская своего призрачного коня вперёд. А так как поводья дарикова коня были по прежнему намотаны на луку его седла, то животное под седлом полукровки послушно потянулось следом за ним. — Там нет понятия времени, там ты можешь рассказывать мне хоть всю историю от Сотворения Мира и всё равно не потерять ни секунды.

— Н-нет, господин. — Содрогнулся, но не от страха, а при мысли о царящем на Тропе холоде Дарик. — Я расскажу.

Немного помолчав, он собраться с мыслями и, зябко закутавшись в синий, оставшийся от шахского воина, плащ, начал свою историю.

— Я попал на галеру, которая охраняла южное атраванское побережье. Вы же знаете, господин, что на каждой такой посудине в трюме полно невольников, обречённых до конца дней ворочать веслом. Когда галера тонет они обречены идти на дно вместе с нею, если только их не спасёт Чудо. И вот так случилось, что нас застиг шторм возле Скалистых Берегов, который выбросил нас на острые скалы…

Перед глазами его встало короткое видение морского берега, с острыми хищными зубьями торчащих из воды камней и мрачными остовами кораблей, между которыми волны гоняли пенные шапки, комки водорослей и мелкие обломки свежего кораблекрушения. Над всем этим кружатся чайки, оглашая своими тоскливыми криками каменистые берега. Как будто опять там оказался…

— И? — Поторопил его Гюлим уточняющим вопросом. — Он был гребцом-невольником?

Образ каменистого берега перед глазами Дарика, растаял, снова сменяясь ночной пустыней, с редкими, торчащими из песка пальмами. Шагристан выглядел как бесформенная масса на горизонте, за которой серела морская гладь.

— Да. Он был единственным гребцом на котором были арматидовые цепи. — Подтвердил Дарик, припоминая, как сам обратил внимание на худого жилистого чернокожего гребца с отливающими красным медным блеском кандалами на руках. По всем законам галер такой доходяга давно должен был умереть, но он напротив переживал уже третий гребной состав корабля. — После того как наша галера наскочила на скалы, нас обоих подобрали ийланы, связали и отнесли в свой лагерь вместе с несколькими телами утопленников, собираясь съесть. Ближайшей же ночью мне удалось освободиться.

Вообще, то, как он стаскивал с себя ногами сапоги с портянками, чтобы освободить спрятанные там ножны со стилетом, а потом пытался извлечь оттуда кинжал, зажав его между большим и указательным пальцем ноги — заслуживало отдельного подробного пересказа. Дарик не раз пожалел тогда, что море не утопило его сапоги, однако, потеряй он их, то пришлось бы распрощаться и со стилетом, который или унесло бы волнами или же его бы обнаружили ийланы. Дикари-людоеды не носили ни одежд, ни обуви и как следствие не имели потайных мест и карманов, где можно было спрятать оружие, потому они всегда забывали, что у облачённых в тряпки «людей железа» таких мест с избытком.

— Я убил охрану и разбил его цепи, после чего мы ушли.

— Ты освободил некроманта? Это рискованный поступок, паврави!

— Вот, он тоже удивился. — Согласился Дарик, — только тогда я ещё не знал, что он некромант. Он открылся мне гораздо позже, после того как я снял с него последние, мешающие ему колдовать, остатки кандалов. Но даже если бы я знал, кто он, то всё равно не оставил бы его у людоедов. Быт съеденным это…

Борагус запнулся, подыскивая подходящие слова для описания своего отношения к людоедству. Ни львы, ни другие хищники не вызывали у него такой неприязни и отвращения как чернокожие дикари, ведь в отличие от последних, они не пожирали свою добычу живьём, умышленно её мучая. Он бы сказал, что для него это страшно, но не стал, найдя более нейтральное определение.

— …Это не самое лучшее посмертие из возможных.

— Это всё? — Уточнил хафаш, когда Дарик замолк.

— Да, господин.

— Тогда ты зря не веришь в Судьбу, смертный. — Раздумчиво изрёк Гюлим, сматывая с луки своего седла дариковы поводья и перекидывая их в руки Борагуса. Сказано это было с такой красноречивой интонацией, что Дарик не смог удержаться от вопроса.

— Почему?

— Потому, что девять из десяти магов Ночи, просто «выпили» бы тебя как чашу с вином, сразу же, как оказались в безопасности. — Охотно пояснил вампир. — Это Судьба привела тебя ко мне, сделав так, что тебе попался тот самый, единственный из десяти, кто этого делать не стал.

Призрачный жеребец хафаша остановился как вкопанный и Дарик, с небольшим опозданием, остановился тоже, выжидающе смотря на Гюлима. Они выехали на большую, ведущую к городу дорогу, отличающуюся от моря песка вокруг них лишь наличием в песке каменной крошки, плотно утрамбованной колёсами телег и ногами путешественников. Стены Шагристана высились километрах в двадцати от них, освещенные крохотными огоньками факелов в башнях и над воротами. До рассвета оставалось ещё несколько часов.

— Я скажу тебе одно имя, мхаз, запомни его. Улле-Эфеби — этот праведник должен умереть. Добраться до него не сложно…

* * * *

Шагристан это такой город, который очень трудно отрезать от внешнего мира насовсем. И не потому, что он такой уж для всего мира важный, а потому, что замкнувшийся за линией своих крепостных стен, он быстро утопит сам себя в собственных нечистотах и уморит голодом одновременно. Потому ворота города открыты даже по ночам. Именно ночью в город въезжают повозки с мукой и фруктами, дабы утром в чайханах и духанах города было свежее угощение. Ночью из города выкатывают свои зловонные тачки золотари — чистильщики выгребных ям и сливных каналов, спеша к утру очистить город от выработанных им же нечистот.

Простые путники избегают заходить в Шагристан в ночное время. Во-первых, мало удовольствия толкаться в воротах с гружёными телегами, а во-вторых, стража за право войти в город (или наоборот покинуть его) может содрать втрое дороже. А почему ты идешь через городские ворота именно ночью? Может быть ты злодей, скрывающийся от шахского правосудия?! Честный и преданный слуга шах-ан-шаха просто обязан досмотреть такого подозрительного типа внимательнее! Даже если стражник ничего скверного не найдёт, то нет ничего плохого если он потребует с путника должной платы за свои нелёгкие труды! На Борагуса, в его новом облике такое правило не распространялось — в одеждах и доспехах «белого стража» он мог проходить в город в любое время, когда ему вздумается.