Виктория Шкиль - Тьма надвигается с Севера [СИ]

Конь вынес Дарика к воротам аккурат к утренней пересмене стражи — когда въезд для телег закрывался до следующей ночи, а в город начинала втягиваться ночевавшая перед его стенами толпа. Некоторые торговцы, не пожелавшие платить пошлину за право торговать в городской черте, разбивали свои палатки прямо на обочине дороги, увеличивая суету через которую Дарику приходилось прокладывать себе дорогу. С немалой радостью он снова пустил в ход плеть, прогоняя с дороги самых нерасторопных растяп. Атраванцы отскакивали, злобно матерясь ему в след, но останавливать не смели, видя синие одежды и бронзовую маску шахского гвардейца.

Стража на воротах, поддавшись первому порыву, заступила дорогу, но тут же послушно подалась в стороны, не рискуя останавливать «важного господина». «Старший над воротами» только поражённо покачал головой, увидев следы боя на доспехах всадника. Видимо, кто-то пытался остановить шахского посланника! И ни у кого не закралось в голову мысли, что под личиной гвардейца может скрываться самозванец.

* * * *

После испытанного Дариком зноя пустыни и мертвецкого холода Тропы, утопающие в тени пальм улицы Шагристана показались ему воплощением Рая. В этот ранний час на них ещё было не много народу — город только просыпался, но уже можно было представить себе, какое здесь будет столпотворение к полудню. Нескончаемый людской поток заполнит рынки и площади, потянется вереницей носильщиков к Порту-Бала и просителей к шахскому дворцу.

Если верить сказкам, то на улицах Шагристана можно встретить кого угодно, начиная от ведомого на утренний водопой слона и заканчивая настоящим волшебником. А если пройтись по духанам, то можно нарваться и на вампира, готового… хе-хе… изменить твою жизнь. Впрочем, для атраванской сказки последнее звучало двойственно и зловеще, а страшных и несчастливых сказок бедины никогда не любили.

Место, в которое стремился Борагус, находилась не далеко от Храмовой Площади с окружающими её высокими башнями-минаретами бетелей. Там располагался дом, закрытый для могущественного хафаша Гюлима, но зато доступный для ничтожных смертных, вроде Дарика. Внешне он почти ничем не отличалось от сотен других домов, расположенных на этой улице — одинаковыми безфасадными коробками, за гладкими непроницаемыми стенами, где с одинаковой долей вероятности мог скрываться как дом бедняка, так и жилище зажиточного горожанина. Единственным отличием этого дома от остальных, была толпа хворых, паломников и просто тех, кому требовался совет улле Эфеби. Закутанные в тряпки люди, различного цвета кожи, обоих полов и всех возрастов сидели, привалившись спинами к побелённой стене, покорно ожидая своей очереди. Всё было тихо и спокойно, отчего привратник бедин, попутно следивший за порядком, казался вещью совершенно излишней. Борагус не стал становиться в конец очереди, а как и подобает нагловатому от своего аристократизма воителю, он попёр прямиком в ворота не слезая с лошади. Сунувшемуся к нему, с недовольной отповедью, привратника, Дарик отвадил двумя волшебными словами:

— Дело Шах-ан-шаха! — Если шаху зачем-то понадобился улле, то подданным остаётся только принять это со смирением и отступить.

Ворота оказались низковаты и Дарику, проезжая через них, пришлось пригибаться к конской шее, чтобы не зацепить шлемом арку. Согласно традиции, у некоторых зажиточных атраванцев во дворах разбивались настоящие сады с оросительными каналами, но двор улле Эфеби являл собой образец скромности и аскетизма. В нём было лишь одинокое чахлое дерево, да каменный желоб колодца, на бортике которого стояло полное воды ведерко и черпак для тех, кого мучит жажда. Такая щедрость, для засушливого Атравана была сродни столу полному яств.

Подъехав прямо к порогу и распихав конём стоящих у него посетителей улле, Дарик спрыгнул на его первую ступеньку, поморщившись под маской от резкой боли, прострелившей раненную линугом ногу. Однако не подавая окружающим вида, он небрежным жестом, намотал поводья на перила и, скрывая хромоту, поспешил в дом, придерживая рукой бьющую по ногам изукрашенную серебром саблю. Внутри, жилище улле было таким же небогатым как его дворик. Пыльные сапоги Дарика гулко бухали по циновкам, устилавшим полы в доме Эфеби, оставляя на них после себя серые следы. Стены поражали своей первозданной пустотой, не разбавленной ни узорами цветов, на штукатурке, ни картинами, которыми иногда, вопреки требованиям Хтабанса, грешат дома бединов. Дарик увидел только один единственный яркий узорный ковёр на стене, с россыпью подушек под ним и невысоким достарханом на котором стоял одинокий медный чайник с длинным изогнутым носиком и полный поднос пахлавы. Можно было подумать, что подобный аскетизм царит только на первом этаже, где каждый день бывает множество посетителей, дабы не вызывать у правоверных соблазна взять какую-нибудь вещицу из дома улле себе на память, но полукровке почему-то казалось, что роскошью не блещет и весь остальной дом Эфеби. В доме тоже были посетители. За достарханом сидело несколько бединов в зелёных чалмах как знаках того, что они совершали паломничество к гробнице Пророка. Они не притрагивались к еде, а только пили воду из медных пиал плоскодонных пиал — почти точными копиями той, что сейчас лежала в седельной сумке, перекинутой через плечо Дарика. На вломившегося в дом шахского гвардейца смотрели неодобрительно, но в тоже время с каким-то снисхождением, как на нашкодившего мальчишку.

На второй этаж вела лестница с невысокими ступенями, делающая плавный виток, чтобы уместиться на узком пролёте. Доски ступеней, отполированные почти до блеска ногами посетителей, отзывались натужным скрипом при каждом шаге утяжеленного доспехом воина. Прямо с лестницы, он попадал на обширную, для такого дома, террасу, на которой, подле плотно закрытых дверей, толпился народ. Немного, всего человек пять-шесть, большая часть люди преклонного возраста, и только один молодой юноша бединской внешности, но зато в зелёной чалме, и с длинным кинжалом на поясе, за который юноша немедленно схватился, едва только Борагус, пройдя мимо очереди, попытался открыть двери.

— Дело Шах-ан-шаха! — С лёгким налётом удивления и раздражения, как и положено отреагировать шахскому воину, внезапно столкнувшемуся с досадным препятствием, прошипел из-под непроницаемой маски Дарик, ответно хватаясь за рукоять меча. — Прочь с дороги, раб, пока я самолично не укоротил тебя на голову!

Упоминание о шахе бедина слегка поколебало, но отступить не заставило. Парень, видимо решил, что перед Аллуитом все равны и очередь на приём к улле должна не укоризненно соблюдаться. Ссоре не дал разгореться дальше сам улле Эфеби, резко распахнувший двери своего кабинета. Местный святой оказался уже пожилым бедином, с широким, в следах оспин, носом и вывернутыми губами, которые смотрелись как приляпанные сверху к густой седой бороде. Он что-то тихо сказал задиристому бедину, заставившее того разом присмиреть и убрать пальцы с рукояти кинжала. С видимой неохотой юноша отодвинулся в сторону, усевшись на низкую кушетку, с которой подскочил всего секунду назад, продолжая оттуда сверлить Борагуса полным негодования и недоверия взглядом. Призвав к порядку своего бунтаря, Эфеби повернулся к шахскому гвардейцу. Два красных от недосыпа глаза, внимательно взглянули на Дарика из глубины, укрытых под кустистой щёткой бровей, глазниц улле. Борагус напрягся, выдерживая обращённый на него взгляд и мысленно собираясь с силами для достойного ответа на возможную отповедь со стороны улле-Эфеби. Губы изучающего его старца дрогнули, но тут же плотно сжались вновь. Ничего не сказав, он лишь покачал головой и отступил в сторону, приглашая Борагуса зайти в кабинет. Когда полукровка прошёл мимо него, улле обратился к оставшимся в приёмной людям с вежливой просьбой подождать, пока он не узнает, что понадобилось Саффир-Шаху от его скромной персоны. Плотно затворив за собой дверь, священник обернулся к Дарику, сходу и без всяких прелюдий, огорошивая его словами: