Виктория Шкиль - Тьма надвигается с Севера [СИ]

— Я убью этого улле! — Зло провозгласил Борагус и тут же добавил. — Только с одним условием! — Получилось слегка поспешно, будто он боялся, что Гюлим пошлёт его вместе с этим условием куда подальше. — Я хочу знать имя того, кто будет моим наставником!

Кого он освобождает и от чего?! Такое требование показалось Дарику справедливым — он имеет право это знать!

— Ты пытаешься ставить мне условия, смертный? — Гюлим вроде даже удивился такой наглости. — Не пытайся этого делать, иначе увидишь Периферию куда быстрее чем думаешь. — Однако подумав, видимо пришёл к выводу, что условие это несущественно и заслуживает ответа. — Но я сделаю для тебя исключение мхаз. В первый и в последний раз, потому что мне по сердцу храбрецы. Имя твоего будущего наставника Зулл Саракаш!

* * * *

«Зулл Саракаш… Зулл Саракаш…»

Имя было знакомо, хотя Дарик не мог точно сказать кто он. Вроде как местные его боятся и пугают его именем детей. На Саракаша списывается всё плохое, что случается в Атраване и если всему этому верить, то могущества он набрал сродни божественному и давно воспринимается местными как антипод Всевышнего. Если не главный Шайтан, то уж никак не нижи языческой Минры… Соответственно, всякие злобные сущности, что живут в стране Песков и оазисов, подчиняются Саракашу, по крайней мере, в народной молве.

«Зулл Саракаш… Знать бы, реален ты и на сколько слухи о тебе правдивы…»

Полукровка закончил умываться, смыв со своего лица корку из грязи и засохшей крови. Рана сразу же проснулась, горя как ожог от каждого прикосновения. Шипя и скалясь, Дарик осторожно прикоснулся к рваным краям щеки кончиками пальцев, пытаясь на ощупь определить тяжесть раны. Получалось, что проклятый эльф разрезал ему щёку от уголка рта до скулы, лишь чудом не повыбивав боковые зубы. У Дарика не было знаний лекаря, но даже на том минимальном уровне, каким он владел, ему было ясно, что если не

скрепить хоть как-то края раны, он до конца дней будет ходить со скалозубой улыбкой на одну сторону.

Бросив через плечо беглый взгляд на висящую над пустыней луну, полукровка прикинул, сколько у него осталось времени до полуночи. Ровно столько ему дал хафаш для того чтоб привести себя в порядок перед отправлением. Куда отправляться не говорил, но Дарик полагал, что он перенесёт его поближе к следующей жертве и ему было интересно посмотреть как вампир это сделает.

Пододвинув свободной рукой свой вещевой мешок к себе поближе, Дарик вытряхнул его содержимое на песок и разгрёб в стороны различный хлам, в поисках иголки и жёсткой жильной нити, которой ремонтировал свою одежду. Мысль о том, что сейчас он будет зашивать не порванную рубаху, а собственное тело, вселяло в него дрожь и предательскую робость перед иглой. Чтобы отогнать от себя мысли о боли, Борагус, с высунутым языком пытавшийся вставить жилу в игольное ушко, начал вспоминать известные ему истории, в которых бы присутствовало имя Саракаша. Если отбросить заведомые сказки, то был такой царь, половину тысячелетия назад

Одержав победу над нитью, Дарик осторожно прижал края щеки друг к другу и, на выдохе, резко воткнул в них иголку. Боль пронзила череп как молния, вырвав из горла полукровки сдавленное звериное рычание. Через щёку словно протянули раскалённый прут, временно лишивший способности к связным мыслям. Отхватив нить ножом и завязав её концы петелькой, Дарик принялся заново проделывать ритуал вставления новой нити в иглу, снова временно возвращаясь к теме Саракаша.

В общем, самое правдоподобное и подробное предание о нём говорило, что правил он Мааритским Царством более пятисот лет назад и был очень суровым, страшным и властолюбивым дядькой. Был он жрец и колдун, и чуть ли не живое воплощение Тьмы, и слуги у него были все не простые. Повелевал он дэвами и шайтанами, такими как известный ему Гюлим, который в легенде упоминается как самый злой и свирепый дэв, повергавший в одиночку целые армии и разорявший (опять же в одиночку) крупные города. Завершилось правление Зулла Саракаша падением всего мааритского государства, пленением его самого и изгнанием его демонических слуг, Пророком Амаэлем Бохми, что, Дарик это доподлинно знал, было уже откровенной не правдой. По тем же книгам бохмичей их Пророк родился всего лет двести назад, то есть намного позже тех времен, когда правил Саракаш.

Новый укол иглы, заставивший Дарика на миг забыть о легендах и вырвавший у него мысленный поток незамысловатых проклятий эльфийскому роду, и новая стяжка, наложенная ближе к губам. Завязывая новый узелок и промаргиваясь от выступившей на глазах предательской влаги, полукровка прекратил самоистязания, решив, что двух швов ему пока хватит. Смывая с лица кровь и собирая вещи в мешок, он размышлял над тем, что даёт ему последнее открытие о Саракаше, который должен стать его наставником. Чувства терзали противоречивые, начиная от потаённой гордости, что к его скромной персоне снизошли такие могучие личности и заканчивая страхом пополам с удивлением, которое испытывал бы мелкий воришка, вдруг обнаруживший, что взявший его «под крыло» старый грабитель оказался самим Сатаниэлем, замаскированным под простого смертного. Осторожность говорила ему, что от личностей такого размера надо держаться подальше, потому что планы у них им подстать и противостоят им глыбищи ничуть не меньшие, а то и крупнее — угодить в их разборки это всё равно, что попасть в мельничные жернова. Тщеславие же говорило иное: в кои-то веки, из простой песчинки, которое безжалостно перемалывается интересами Сильных Мира, он превратился в острый меч — направленный в сердце врагов Гюлима; в боевой молот — крушащий преграды перед ним.

«Неплохое возвышение для песчинки? — Самодовольно подумал Дарик, поглаживая пальцем шершавую поверхность «Пиалы Жизни» сквозь ткань и тут же, кто-то вредный в его голове, задал ему встречный вопрос, тут же отвечая на него сам. — А бывает с молотом, если он ломается или надобность в нём отпадает? — Его выбрасывают».

Вот, умеет же он портить настроение самому себе!

Мысленно приказав себе заткнуться, Дарик наскоро напился из озера и, взвалив на спину мешок, поспешил к возвышающемуся у края оазиса бархану, на котором он очнулся, после переноса. На песчаной вершине, непоколебимая, как вбитый гвоздь, торчала фигура ожидающего его хафаша, куда-то подевавшего свою свиту из стрыг, но державшего на поводу двух чёрных коней. В первом, с беспокойством трясущим гривой и переминавшимся на ногах, легко узнавался тот самый конёк, на котором Дарик пытался покинуть Аль-Амал, а вот второй, стоял ровно, со спокойствием каменного утёса, под стать державшего его хафаша и походил на сгусток тьмы, которой просто предали конский силуэт.