Джордж Норман Липперт - Руины Камелота (СИ)

Кто-то еще с ними шел, кто-то, чей голос она почти, но не совсем, забыла, по кому она скучала гораздо больше, чем по другим. Кто-то, кто обнял бы ее, приласкал, и спел ей свою песню. Ее мать. Она скоро придет. Эта мысль вызвала слезы радости.

Послышался шум, какой-то шорох позади Габриэллы. Это Дэррик! Он пришел! Он вышел из травы позади нее, улыбаясь с любовью, протягивая руки, чтобы обнять ее. Она обернулась, чтобы приветствовать его, бросаясь в его сторону. А потом она нахмурилась, потому что его там не было, в конечном итоге. Это был ветер.

Нет, не ветер. Это была Рисс, а не Дэррик. Она пряталась в кустах на другом конце плато, играя с ней как в детстве.

— Рисс! — позвала Габриэлла, оборачиваясь и смеясь. — Пожалуйста, не дразни меня! Выходи, дай мне увидеть твое лицо! Давай посмеемся вместе, Рисс!

Она слышала ее, но не видела. Смех Рисс пронесся на ветру словно лента. Ее не было за кустами, но ее голос был где-то далеко, разносился ветром по безмолвной пустыне. Габриэлла опустила руки и покачала головой, лукаво улыбаясь. Ее подруга будет здесь скоро. И Дэррик с ней. А вскоре, и ее мать. Они все будут снова вместе и никогда больше не расстанутся. До тех пор, Габриэлла будет ждать.

Она будет ждать.

Она присела на теплый камень и прижала колени к груди. Ветер шептал и шуршал, создавая волнистые узоры на траве за каменным выступом. Она наблюдала, прислушиваясь к тем, кого она любила.

Что-то заверещало позади нее. Звук был внезапный и резкий, так что Габриэлла подпрыгнула. Она повернулась на коленях, оглядываясь назад.

На солнце сидела большая птица, ее глаза-бусинки сурово уставились на Габриэллу. У нее был крючковатый, серый клюв и рыжие перья на груди. Крылья были темнее, каждое перо было окаймлено коричневым. Пока девушка наблюдала, птица взъерошила перья, почти вдвое увеличиваясь в размере, и развернула свои крылья. А затем пронзительно закричала.

«Улетай, — подумала Габриэлла, нахмурившись. Звук, который птица издавала, был ужасен. Он отпугнет всех. Она поняла это инстинктивно. — Замолчи и улетай!»

Птица — а это был сокол — захлопала крыльями, делая шаг к ней, и снова заверещала. Она резко выбросила свою голову вперед, как будто собиралась клюнуть в лицо. Девушка отпрыгнула назад, в инстинктивном жесте прикрывая лицо рукой.

— Уходи! — зашипела она на птицу, ее голос звучал приглушенно, словно шепот ветра вокруг. — Оставь меня в покое, ты мерзкая тварь!

Птица не двигалась. Она наклонила голову, рассматривая девушку тем странным взглядом искоса, как обычно это делают птицы. Она расправила крылья полностью и снова подпрыгнула к ней, хлопая крыльями в воздухе и поднимая когти. Ее когти, обратила внимание Габриэлла, были черными и острыми, крючковатыми как шипы. Она попятилась от птицы, изо всех сил стараясь удержаться на ногах и защищая свое лицо одновременно.

Когда она подняла глаза, птица была еще там, хлопая и клекоча, почти рядом с ней. Ее глаза с золотыми ободками, казались такими же огромными, как блюдца.

Габриэлла бросилась назад, отталкиваясь обеими ногами. Она приземлилась в траве на краю каменного уступа и покатилась, закрыв голову руками.

Трава вокруг нее была поразительно холодной. Она открыла глаза и подняла голову. Мрак окутал землю, полный шипящего, ледяного ветра.

— Нет! — хрипло выдавила она, с трудом поднимаясь на ноги, в смятении. — Нет! Дэррик! Рисс! Я не хотела! Я не хотела уходить с…

Но даже, когда она встала на ноги, реальность сна разбилась на куски. Сон улетел в темноту и осталось только щемящее одиночество. Дэррик и Рисс были мертвы. Они никогда не вернутся. Если она не поспешит, Маленький принц вскоре может быть мертв, наряду с Сигрид, Трейнором, ее отцом, и всем Камелотом.

— Нет, — простонала она, опускаясь в траву, безвольно роняя руки на колени. Это был такой прекрасный сон, непохожий на то, что она знала раньше. Он был такой реальный. Она действительно чувствовала лучи солнца, вдыхала запах вереска, слышала далекие голоса тех, кого она любила, радуясь тому, что они вернулись к ней.

Она взглянула в сторону на скалистый уступ, на котором она спала. К ее великому удивлению, сокол был все еще там, казавшись на удивление маленьким в синей темноте. Он снова свернул свои крылья и теперь просто стоял там, поглядывая на нее одним золотым глазом. Его перья слегка развевались на ветру.

— Это ведь ловушка, правда? — слабо произнесла она. — Место, чтобы заманивать людей на погибель. Они останавливаются здесь, разбивают лагерь и засыпают. И как только они начинают видеть сны, они не хотят больше просыпаться. Они останутся здесь навсегда, несмотря ни на что, даже если они знают, что это ловушка. Потому что иногда… — она мечтательно вздохнула, — иногда сон лучше, и реальнее, чем любая реальность.

Птица склонила голову и, казалось, не слушала. Спустя мгновение она повернулась, взъерошила свои крылья и отскочила. Габриэлла подумала, что она собирается улететь, а потом увидела, куда она на самом деле направляется. Сокол остановился возле ее сумки, опустил свой клюв и схватил узелок веревки, которая держала сумку. Потом, взмахнув крыльями для равновесия, он стал тянуть сумку по поверхности потрескавшейся скалы. Когда птица оказалась почти у покрытого травой края, она споткнулась и выронила веревку, испуская разочарованный крик.

— Спасибо, — сказала Габриэлла, потянувшись через границу, чтобы схватить сумку. Сокол тут же метнул голову вперед и клюнул ее в запястье, оставляя кровавую полоску. Габриэлла зашипела и отдернула руку, схватившись другой рукой за царапину.

— Ах, ты чертова птица! — закричала она сердито. Сокол лишь смотрел на нее, склонив голову, будто бы измеряя ее. Наконец, он повернулся еще раз, поймал веревку в клюв, и протянул сумку через оставшуюся часть каменного уступа.

Сделав это, сокол сразу же захлопал крыльями, ринулся в воздух и улетел прочь.

Габриэлла молча наблюдала, нахмурившись с печальным видом, а затем глубоко вздохнула. Она открыла царапину на запястье и увидела, что она была лишь поверхностной, затем промыла ее несколькими каплями воды из фляжки.

В то утро не было никаких таинственных кучек ягод на завтрак. Вместо этого, она съела немного своего сокращающегося запаса хлеба и сушеной оленины, отпила несколько глотков воды, после чего поднялась на ноги.

Она остановилась. Медленно, почти беспомощно, она повернулась к голому уступу на скале позади нее. Он взывал к ней, обещая свою счастливую ложь. Габриэлла осознала с глубокой тревогой, что она желала эту ложь. Она могла бы, если бы она выбрала это, шагнуть снова на эту каменную площадку, прилечь и снова отдаться во власть этой сладкой надежды. Что с того, что надежда была только миражом? Почему воображаемое наслаждение должно быть хуже, чем ужасы реальности?