Оксана Демченко - Сын заката

– Та дверь, – глухо вымолвил цыган, и что-то в его голосе не понравилось Кортэ. Будто острое предчувствие шевельнулось в ребрах возле кошеля – лезвием ножа.

Сын тумана скользящим шагом обогнул проводника и качнулся к двери, улавливая движение цыгана, перехватывая запястье на замахе. Нэрриха без жалости вывернул в локте, руку с ножом – до хруста. Еще немного, и вывих сделался бы дробящим кости переломом, изуродовал бы запястье навсегда, необратимо. Спасло лживого торговца лишь его молчание. Кортэ так удивился, что ослабил захват и обернулся, толкая цыгана к стене и удобнее перехватывая в правую ладонь кривой нож проводника, чтобы левой обнять горло добычи.

– Нет никакого золота, – Кортэ знал ответ, прочел подтверждение во взгляде и удивился себе, не готовому убить, даже испытывающему странное облегчение. Жажда обладания самородком, поработившая разум и растоптавшая волю – сделалась слаба, сознание освободилось. – Сперва я думал, ты ведешь меня, интересуясь кошелем. Но тебе больно, ты плачешь против воли, прокусил губу – и все же молчишь… Зачем мы здесь?

– У тебя есть лекарство, ты алхимик и прибыл лечить полковника, – прошептал цыган, – я сразу догадался. Гвардеец в сопровождении, из благородных, но неприметный. Опять же: кого еще послушал бы багряный служитель? Только человека королевы, гранда из университета или даже дворцового лекаря. Кто еще подошел бы к чумному без шарфа? Я думал – припугну и отберу лекарство, при тебе оно, такую ценность не оставляют ни на миг.

– Ну вот, – Кортэ оттолкнул цыгана, огорченно развел руками и сел на край бочонка, одного из многих, стоящих у стены. – Почему так? Я представился, настоящее имя назвал… Все знают Ноттэ, ну любую собаку спроси – поднимет восторженный визг. Ненавижу старика и его славу! Кажется, именно ненавижу.

– Не понимаю.

– Я нэрриха, – разозлился Кортэ. – Неужели вам, людям, так трудно за два века выучить внешность и имя? Сын тумана, северо-западный ветер, волосы цвета чистого золота, без примеси и обработки…

– Об этом я не подумал, – цыган осел на пол, ощупывая горло и горбясь, в неподдельном отчаянии дергая себя за вьющиеся длинноватые волосы. – Черт… Тогда надежды нет. Вас не берет эта дрянь, я забыл. Знал, но забыл. Конечно, как там говорят? Нет души – нет смерти…

– Значит, лекарство правда требуется, – огорчился Кортэ.

Ссутулился привычно, принимая на плечи холод пустоты, следующей за азартом златолюбия неотвратимо, как ночь – за днем. Рассудок стал кристально чист и свободен, зато крепло, отравляя хуже яда, ощущение похмельной брезгливости к себе и еще – мучительной вины. Он торговался, жаждал озолотиться и совершенно забыл, что не умеет лечить!

– Рассказывай толком.

– Толком и нечего рассказать, – отмахнулся цыган, скривился в усмешке и добыл из-за пазухи самородок. – На, дарю. Облава на нас по городу. Большая, долгая. Южане хотят забросать нас камнями, будто бы мы вызвали чуму. Багряные хотят пожечь, надо ведь хоть кого – для успокоения люда… Полковник взъелся, гвардия так и рыщет. Попрятались все, кто успел. Сидим по щелям и мрем помаленьку… Пока все больше с голодухи, больных еще мало.

– А ты что, за старшего?

– А я похож на полукровку-южанина, прижитого от пленницы. И приятель из здешних, он чуть что – ручается за меня. – Цыган резко, будто выныривая, вздернул повисшую меж плеч голову и качнулся вперед, обнимая колени Кортэ и жарко, жалобно выговаривая слова: – Настоящее золото отдам. И он отдаст, у него отец богатый, слышишь? Сильно богатый. Помоги…

Пришлось ругаться и сажать просителя на бочонок силой, вправлять ему руку и нехотя объяснять: обман обоюдный, лекарства нет. Цыган сник и утратил интерес к нэрриха, едва осознал сказанное.

– Для кого просил лечение? – тяжело, нехотя уточнил Кортэ.

Проследил безнадежный жест – туда, иди и глянь. Смотреть не хотелось. Кортэ видел чуму несколько раз, дважды оказывался последним живым в вымерших крепостях, взятых черным чудовищем без боя, в считанные дни – и это при том, что осада снята и сами осаждающие бегут без оглядки, оправдывая страх – тактикой планомерного отступления. Но жизнь и смерть в военном лагере воспринимаются иначе, почти как должное: раз вы взяли деньги или возжелали власти, раз продались в рабство войне, она владеет вами, она по своему выбору играет одним победный гимн, а другим – похоронный…

Вдоль ряда бочонков Кортэ прошел нехотя, постукивая пустой ладонью по их деревянным бокам, по стене. Мечта о золоте ушла. Нэрриха озирался и прикидывал: здесь чей-то погреб, наверняка незаконный, и лаз в него не зря сделан с тайной улочки. Вот и дверь, низкая, усиленная бронзой. Сколько подполу лет или веков – кто скажет? Достаточно много, чтобы город позабыл о нем. Спрятались цыгане ловко, так ловко, что и хоронить их теперь некому, умрут и останутся здесь гнить. Кортэ передернул плечами и нагнулся, минуя порог.

Каморка за дверью оказалась мала, щель под самым потолком позволяла нескольким лучам солнца прорваться в сумрак и высветить косой столб пылинок, танцующих в затхлом воздухе. По контрасту все прочее в комнате казалось черным, сгоревшим, неживым. Кортэ шагнул на ощупь, щурясь и сперва замечая лишь контуры предметов и тел, а затем дополняя их деталями. На полу – солома, ткань. Обмятое одеяло, плотно подоткнутое со всех сторон, сберегает тепло для тела, сгорающего в горячке… Рядом на коленях – старуха. Она качается, монотонно и медленно, вперед-назад… В руке у неё узкий, как спица, клинок, он целит в никуда, но зажат хватко, с пониманием дела.

Нэрриха опустился на колени и тронул руку больной. Горячая, прямо уголек… губы сухие. Пришла привычка к полумраку, видно: щеки красные, пот на лбу бисером, глаза огромные, распахнуты во всю ширь, слепо всматриваются в бредовые видения. Красивая девочка, совсем молодая. Нэрриха нехотя, медленно обернулся к старухе. Спокойной до отрешенности и здоровой, совершенно здоровой…

– Он предсказал, что я похороню дочь, – выговорили губы, некогда красивые, но давно утратившие совершенство лукавого изгиба – сердечком. Теперь эти старческие губы скорбно очерчивались косыми складками морщин. – Что предскажешь ты? Я хотела убить его, но не успела, он ушел из города. Я прокляла его, но опять опоздала, он уже выпустил смерть.

– Эо, сын штиля… – нехотя выговорил Кортэ. – Он гораздо опытнее меня. Пять кругов сверх моего… И мог еще набрать силу, я видел его давно, очень давно. Теперь я рассмотрел: Эо дал тебе защиту от болезни, без ткани, я так не умею. Полная защита. Совершенная.

– Уходи, – ровным голосом приказала старуха. – Не хочу даже проклясть тебя. Все бесполезно. Смерть врагов не успокоит, не вернет долгов, теперь я знаю…