Виталий Сертаков - Мастер Лабиринта [СИ]

Голова вот-вот разлетится на тысячи осколков кости и праздничного яркого желе мозга.

Почему этого ещё не произошло? Почему зерно ещё не убило меня?

Потому что я в лабиринте Мастера. Потому что Мастер не отшатнулся, увидев что прорастает во мне.

Потому что на дне его зрачка крохотным зеркалом сверкает сердцевина цветка.

Он заражён. Поэтому зерно во мне замедлило развитие. Они не живут рядом, они не живут в одном теле.

Седек пытался меня сбросить, но теперь он слаб, а я силен. Я - реальный. Он - тень с пробитой головой. Мастер отталкивал мои руки от своего горла, и я убрал их.

Провёл ножом под нижним веком Мастера, чтобы срезать его и вытянуть пальцами глазное яблоко. Мастер дёрнулся всем телом, и нож глубоко воткнулся в глаз.

Я испортил. Хотел осмелиться - и все испортил.

Рот Седека распахнулся, но я не услышал крика. Я давно ничего не слышал. Боль придала ему сил - Мастер сбросил меня, и я упал на землю. Откатился прочь от хлещущей во все стороны крови.

Звук вернулся ненадолго: за моей спиной по-птичьи вскрикнула Золушка. Но, обернувшись, увидел не Марию, а картину, на которой я, ослеплённый лежал на камне.

Это - цена. Я не могу отступить. Уже - нет.

Меня трясло. Я утратил тихое спокойное отстранение. Я больше не был уверен, что поступаю правильно. Я больше не был настоящим.

И это не имело значения.

Я схватил Мастера за волосы, поднимая его голову, проверяя, что он жив и что он в сознании. Сел ему на грудь, зажав коленями челюсть, и вырезал ножом Фишера оставшийся целым глаз. Осторожно убрал оба века, подковырнул и вынул. Нервы и сосуды тянулись как пуповина, и я их перерезал. Влажный и упругий, глаз был как неплотно сваренное яйцо.

Лишённому зрения, побеждённому Мастер обещал мне жизнь.

Изверг.

Седек ещё дышал. Не двигался только.

Свободной рукой, неаккуратно и сильно налегая на нож, я перерезал ему горло. Лезвие вгрызлось вглубь тела, жаждало добраться до шейных позвонков Седека. У этого оружия - своя воля, и убив им, я узнал его имя и его историю.

Я разжал пальцы, выпуская Рассекающего-Кости. Тело мужчины, которым я восхищался, истекало подо мной кровью. Меня трясло крупной непрекращающейся дрожью. Зубы клацали.

Но смотрел я не на тело Седека. Я смотрел на его глаз в своих пальцах. Тускнеющий, с серой радужкой и блеском зерна на дне, он глядел на меня в ответ.

Мне нужно это прекратить. Нельзя, чтобы он и дальше так таращился...

Я не могу.

Чем дольше я медлю - тем больше я не могу.

Два зерна не прорастут в одном теле. Я же хочу жить.

Но я не могу, не могу, не так, я не могу...

Я запихнул глаз Мастера в рот, закрыл рот кровавыми руками - и глотнул.

Глаз был влажным и горячим. Он застрял у меня в горле.

Я закашлялся. Прижал ладони ещё крепче. У меня нет выхода. Удушье тугой болью перехватило горло, скручивая меня в ком. Желудок требовал, чтобы я выплюнул это... и заодно печень, почки, и все органы, которые презирают меня за то, что я делаю.

Я убрал руки ото рта и сжал ими свою гортань. Почему-то это помогло.

Сгусток из глаза, крови, и слюны камнем упал в желудок.

10.3. Спящий проснется

Долгий миг ничего не происходило. Я все так же сидел на мертвеце и пытался не вывернуть себя наружу...

С мира сдирали пелену.

С меня сдирали пелену.

С электрическим потрескиванием, с хлопками, отслаивалась тонкая-тонкая мутная плёнка, через которую я прежде смотрел.

Когда я широко распахнул глаза, поражённый сверхъестественно чёткими структурами камня, небес и земли - пришёл черёд второй плёнки.

И третьей.

Слой за слоем, кожа за кожей, тончайшие прозрачные мембраны, застилавшие прежде взгляд, отделялись, срываемые невидимым хирургом. Ясность, трезвость, резкость нарастали с каждым слоем. Зрачки жгло, как будто лазером.

Я зажмурился, но это не помогло.

Лицо Мастера с дыркой на месте глаза и распахнутым ртом я увидел до мельчайших пор и волосинок - и рванул в сторону.

Оставляя кровавый след, быстро-быстро переполз в противоположный конец кельи. Прижался к стене, и свернулся в клубок вокруг проглоченного глаза. Который делал что-то со мной внутри меня.

Зрение раскрутило пращей и швырнуло в небо. Сверху Лабиринт походил на мозговую кору, скрывающую тайны в витках и складках, поворотах и залах, тёмных переходах, о которых я прежде не знал.

Он был прекрасен, мой Лабиринт. Живой.

Умирающий.

Он был моей плотью.

По его полостям-коридорам (это казалось неправильным - кто ходит в промежутках?) продвигались четверо. Троих из них я ненавидел. Они причиняли мне боль.

Они шли и разрушали меня, оставляя разбросанные камни и опалённую землю.

Широкоплечий мужчина, перед которым мои нежные живые стены падали ниц, проломленные невидимым кулаком.

Женщина, с волосами как чёрный огонь. Вокруг неё плясало пламя, и когда я направил (как я это сделал?) голодную тень, чтобы проглотить её, она протянула руку, и тень, как собачка подползла к ней. А она её сожгла. Это больно - сгорать изнутри. Я кричал камнями и кричал землёй. Никто не слышал.

Худой мужчина с зелёными, как дым злых джиннов, глазами, облачённый в лохмотья и поющий цветок стальных лезвий держался в стороне, потому что его металл расчленял на своём пути всё. Друзей, врагов, стены, тени, растения, саму землю.

Они шли вперёд, убивая меня по пути.

Четвёртая двигалась почти незаметно, почти неощутимо. Она не причиняла боли, я едва её замечал, но она вела этих троих, безошибочно выбирая коридоры и повороты, помогая паразитам проникать в сердцевину моего тела.

Я бы придумал, как их остановить, но я не управлял собой. Я был лишь вегетативными реакциями.

Защищая центр, я воздвиг высокие тёплые стены. Здесь, в моем сосредоточие, происходило превращение. Оно должно быть закончено любой ценой. Я обязан задержать злых людей.

Я ещё думал это «любой ценой» - а стены уже рушились под тройными ударами.

Срывая горло, не в состоянии пережить боль, я кричал.

Собственный крик разбудил меня от сна о лабиринте.

Саградов, чёрный от копоти и крови, вошёл в мою келью. Тяжело прихрамывая, он сел перед телом Мастера, потянулся проверить пульс - и отдёрнул руку от распахнутой, как голодная красная щель, шеи.

Сейчас он заметит меня и поймёт, что я сделал. Поймёт, что это я сделал.

Я весь сжался, представив взгляд Дмитрия: упрёк, и отвращение, и горечь. Спасаясь от бесконечной вины и удушающего стыда, сознание спряталось под ватное одеяло обморока.

Когда тьма рассеялась, рядом устало спорили. Тело затекло от неудобной позы - щекой к стене, с вывернутой рукой, прикрывающей лицо, с поджатыми к подбородку ногами, но я не шевелился, притворяясь, что все ещё без сознания.

- Нельзя больше такого допустить. - Слова Дмитрия падали камнями. - Не на моей территории, не в моём городе... нигде!