Виталий Сертаков - Мастер Лабиринта [СИ]

Я сопротивлялся не для того, чтобы выжить. Я сопротивлялся, чтобы измениться. Хотя это казалось невозможным.

Я - как рыбка на суше. С каждым мигом мертвее.

Зерно взбесилось в моём глазу. Оно росло, разрывая ткани, переделывая их под себя. Пробираясь в кость черепа, в кость челюсти. Заложило нос и заложило уши. Оно распирало глазницу, и я больше не мог зажмуриваться.

Когда я распахнул глаза, поверхность ножа блестела у моего лица. И оно не было ни спокойным, ни одухотворённым. Перекошенное и красное от усилий. Левый глаз - ртутная капля. Он стал зеркальным, отражая мир. Отражая лицо Мастера, поморщившегося, заметив сферическое зеркало у меня в глазнице.

Перспектива сместилась: я смотрю сверху.

Из зеркала на моем лице распускается белоснежный цветок. Нет, не из, а внутри отражения. Цветок раскрывает широкие нежные лепестки (боль-боль-боль, выжигающая мне голову) и плюёт горстью мелких семян в лицо Мастера. Вместо того чтобы отшатнуться с криком, тот вытирает щеку плечом.

Я просчитался. Я не заберу с собой Мастера, зерно ему не страшно.

Мир вернулся на место: я смотрел обычно, и всё это ещё не произошло. Левый глаз словно взрывался каждую секунду, по лицу струилась кровь.

Мастер сжимал меня, ломая сопротивление. Когда не вышло сломать мне ум - он пытался сломать тело. Они всегда так делают.

Я услышал тоненький хруст. Как когда отец взял мои пальцы в кулак и сжал. Я не хотел выпускать карандаш, и он сжимал мою руку вместе с карандашом. Дерево треснуло первым. После него - кости. Лёгкий, незаметный звук, если не слушаешь его всем телом.

Мастер тоже пытался сломать мне пальцы, которыми я сжимал перехваченную рукоять ножа. Не помню, как высвободил руку и как в неё вцепился.

Едва не вывернув в суставе, я поджал под себя ногу и двинул Мастера коленом в бок. Хватка ослабла, я сбросил его с себя - и рывком скатился с камня.

Седек настиг в следующий миг, вновь прижимая к земле - положение ещё хуже. Его лицо исказилось, он впился взглядом в мой правый глаз. Жадность, он - сама жадность. Вот что он.

Я высвободил влажную от крови руку и ударил старшего кулаком в кадык.

Слабо ударил. Кисть сама собой остановилась. Мастер, как и Фишер до него, рассмеялся. Глухо, понимая, что у меня за запрет. Я не могу поднять руку на того, кого должен уважать.

Я отполз - и прижался спиной к стене, на которой раскинулось нарисованное дерево с серпами.

Я толкнул приближающегося Мастера ногами. Промазал, и он ударил меня кулаком в грудь так сильно, что я задохнулся и отключился на мгновенье.

Надо мной вновь был нож.

В последний момент я отвернул голову - лезвие скользнуло по скуле. Я схватился за рукоять, продолжая движение Мастера, и вбил нож в мягкую коралловую стену - чуть дальше своего уха.

Мастер рванул его назад и в сторону - с тонким треньканьем лезвие сломалось, оставив кончик в коралле. Но выдернулся.

Я попытался отобрать его, но пальцы ослабели, а голову пронзила боль. Я закричал.

Зерно прорастало. Впивалось в меня, в шею, в мозг, в кости. В каждую клетку. Кожа натягивалась под его толчками, а мышцы рвались. Прокладывая себе путь, тоненькие корни закупоривали капилляры.

Оно что-то задело в моём мозге, и тело вывернула судорога. Я кричал от боли и не мог остановиться.

Мастер поднял меня, как трясущегося сломанного Пьеро, и перенёс на камень. Мои конечности дёргались вразнобой - я не мог его оттолкнуть.

Отключиться. Мне нужно отключиться. Потерять сознание. Сбежать от боли, и Мастер меня не съест.

Но сознание было здесь, пронзительно ясное и живое. Я так яростно сражался за него, что не мог теперь отпустить. Хватательный рефлекс разума.

Зерно-икринка поедало мой мозг.

Мастер удерживает мою голову левой рукой, а правой, через веко, вырезает здоровый глаз. Я смотрю сверху. Мой левый глаз, невидящий и зеркальный, таращится в небо, а правый Мастер вынимает, поддев, ножом со сломанным остриём. Перерезает алое, что тянется за белым шаром. ...Глазное яблоко больше, чем я думал... Запихивает в рот, как будто голодал десять лет. Глотает не прожёвывая. Округлый ком проходит под мышцами его шеи.

Сидя на моем агонизирующем теле, Мастер усмехается.

Это ещё не реальность. Это только будет.

Я видел себя сверху, а ещё я видел сверху маленький острый осколок кварца, лежащий у моей левой руки.

Отстраненность пропала. Я в себе и в «сейчас». Мастер держал меня, а камень держал мою голову. Я сдвинул пальцы - и нащупал осколок.

Я ударил им Мастера в горло. Не туда. Не сильно.

Меня огнём охватил ужас. Не от того, что я умру. От того, что я не могу поднять руку на старшего, даже чтобы спасти себя. Это как стена. И она - не граница лабиринта, которую можно обойти. Эту стену нужно пробить - но я не могу.

От удара Мастер небрежно отмахнулся. Он уже не усмехался.

Лезвие со сломанным кончиком замерло у моего глаза, цепляя ресницы. Я зажмурился. Мышцы спины и шеи, и рук, горели. Болело в груди. Я не мог больше сопротивляться. Мастер - как эта стена. Всё - бесполезно. И очень страшно. Отец выиграл.

Мастер пытался разжать мои веки пальцами, отпустив одну мою руку. С его манжеты мне на лицо сыпался песок. Освободившейся рукой я схватил осколок - он сам лёг в ладонь и ударил вслепую.

Давление ослабло. Я рванул вверх, как тонущий. Почувствовал, что Мастер оказался подо мной, что я сшиб его - неожиданностью, а не силой, и бил его камнем - бил, бил, бил не переставая.

И когда открыл глаза оказалось, что не попал ни по голове, ни по шее, ни по костям ключиц. Только по предплечьям. Он прикрывался руками, выронив нож Фишера.

Я ударил ещё раз - на этот раз целясь в висок. В широкую сильную вену, проступившую под кожей.

Этот камень... он все время маячил на границе внимания, вызывая ассоциации с орудиями пещерных людей. Поэтому я рисовал буйволов и мамонтов. Острый край вошёл в голову мужчины до странного легко, и когда вышел - был весь в крови.

Мастер смотрел широко открытыми, удивлёнными глазами.

Очнулся. Попытался сбросить меня, замершего от ужаса содеянного. Зарычал, обнажая широкие зубы.

Но я был соткан из реальности, и я стал тяжёлым, как она. Это я, а не он, сейчас настоящий. Ему не сдвинуть меня с места.

Настоящность делала меня тяжёлым и медлительным. Я больше не был привязан к «шелухе», к ложности... но боялся их утратить.

Я поднял нож Фишера, собираясь перерезать Мастеру горло. Медленно. Не могу быстрее. Воздух - словно вязкое и липкое сгущённое молоко. Во взгляде Мастера - ужас. Он понял будущее, но не успевал понять, где просчитался. Я тоже не понимал. Это неважно. Если я буду думать о неважном, то утрачу настоящее.

Я поднёс нож к его шее... и остановился. Мне почудился блеск в глубине зрачка Мастера. Ужас переродился в его взгляде в торжество. Он знал, что я не могу, что мне запрещают убийство дэ, воспитание, вся моя сущность.