Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы (СИ)

Мы оказались на том обрыве, с которого следил за нами седобородый Харон – еще одно возвышение, с которого можно было увидеть мир. Правда, не весь, но все же…

Взгляд теперь упирался в спину, я обернулся и послал навстречу свой – над Флегетоном. Вновь увидел бледно-желтые пятна асфоделевых полей, Темные Области – комнату игрушек для Лиссы-безумия…

Тусклым клинком мерцал Стикс, ожерельем модницы серебрилась невинная Лета под высокой белой скалой…

Сколько длился наш путь? Мне казалось – несколько часов, но такое расстояние не преодолеть и за несколько дней. Или здесь не чувствуется время, как в отцовской утробе?

Или здесь нельзя ходить, как ходят на поверхности?

Я повернулся, чтобы увидеть грязно-бурые пустоши Стигийских болот – их большей частью закрывали скалы, между которыми, зажатый, бесновался Ахерон.

Сгибались плакучие ивы к водам Коцита – то ли напиться, то ли выплакать жалобу…

– Кто создал это? – спросил я, прерывая трескотню Гипноса о том, как буянят Циклопы в недрах Тартара.

Бог сна потерял на секунду улыбку, и наконец поверилось: Смерть и Сон – близнецы.

– Отец. Эреб. В давние времена. Никто не знает, прибегал ли он к помощи Геи или еще кого-то… Мать говорила, когда-то он хотел тут править.

– Почему не стал?

Гипнос пожал плечами уклончиво, вновь разулыбался.

– Увидишь – спроси. Только Предвечный Мрак редко позволяет спрашивать. А уж отвечает…

– Мне ответил.

Пестик, которым Гипнос неистово долбил дно ступки, замер.

– Он заговорил с тобой, Чернокрыл?!

– Не заговорил, – отрезал Танат. – Ответил.

– И что сказал?

– «Он – слишком я, но не полностью я».

Опять стало слышно, как под пестиком трещат и лопаются маковые семена.

– И как это понимать?

Танат пожал плечами – нет, передернул. Взглянул туда, где раскрывала хищный ощер Великая Бездна. От Тартара нас отделяла обширная каменистая равнина, кое-где усеянная осколками скал. На восток от равнины лежали бескрайние поля асфоделей, с других сторон ограниченные Коцитом, Ахероном и Флегетоном.

Расстояние было не намного меньше того, что мы уже преодолели, а Гипнос наверху прямо лучился желанием продолжить беседу.

«Что он пристал? Раз он весь такой легкокрылый – летел бы… к друзьям своим».

«У чудовищ редко бывают друзья, невидимка», – в глазах у Убийцы мелькнула невеселая усмешка.

«А он разве…?»

– А я тебе про стигийских жильцов рассказывал? У-у-у, слушай…

Вот уж точно этот легкокрылый родился в наказание миру. Сравнить братьев – я б еще поспорил, кто из них чудовище.

Танат, видимо, устал выносить близнеца и решил сократить путь. Снова встал за спиной, подвинув хмыкнувшую Ананку.

Свел крылья, закрывая нас двоих.

Когда железные перья перестали касаться лица, перед нами, на расстоянии вытянутой руки зиял вход в Тартар.

* * *

Пасть.

Клыкастая: скалы по краям торчат кривыми и бритвенно-острыми осколками.

Разверстый ход в бездонную утробу распахнулся во всю ширь, приглашая то ли шагнуть самому, то ли швырнуть хоть что-нибудь, кого-нибудь…

Утолить вечный, грызущий изнутри голод.

Великая Бездна без остатка поглотила брошенный в нее взгляд, ухнула разочарованно: только взгляд. Вот если бы сам шагнул…

Впервые тьма была одноцветной, непроницаемой и густой: наклонись, ладонью зачерпнешь. Да нет, куда там – зачерпнуть, она тебя за эту ладонь внутрь и утянет…

К духоте, которая царила в подземном мире, примешался внезапный озноб, хотя холода не было и в помине – только ненасытный голод.

И взгляд, хотя разве может смотреть пасть?

Может.

Жадно, пристально, изучающе. Насмешливо: что – посмотреть пришел? Пришел узнать, что я такое? Ну, так как теперь, Кронид – знаешь?

Пасть, казалось, сейчас вывернется наизнанку, обнажая самую утробу, прорастая чернотой, являя изнанку тьмы…

«Знаю, – шевельнулись губы. – Ты – небытие».

Вечная загадка: как может существовать то, чего нет? Как небытие можно запереть скалами, схоронить в недрах земли? Как оно может уживаться хоть с чем-то – испытывая при этом вечный голод?

– Гекатонхейры и Циклопы… – зря заговорил, Тартар втягивал в себя и звуки, и голос получился – сиплый, слабый.

– Да, – ответил Танат.

А Гипнос, на которого не действовало даже присутствие под боком жуткого оскала Бездны Бездн, прибавил, хлопая белыми крыльями:

– Буянят иногда оттуда – здесь слышно. Ревут. Тесно им там, что ли.

Тесно… плавать в вечном небытии, в густой каше мрака… Уран-небо надежно упрятал своих первенцев – можно ли выйти отсюда без помощи извне?

А с помощью?

– Вот ведь сосед, – жизнерадостно заметил Гипнос и оттащил меня от края бездны. – Всегда считал, что мать для дворца выбрала самое место. Правда, первобогам или, скажем, чудовищам Тартар не так страшен: Ехидна вот как к себе домой шастает, правда, ходят слухи, что они какие-то родственники. А меня как-то… сбивает с легкокрылости.

Бог сна беззастенчиво врал: легкокрылости в нем хватило, чтобы отравить мне весь путь к скалистому дворцу Нюкты.

Он располагался там, где заканчивался мрак Тартара, но куда не смела подступиться огненная полутьма подземного мира.

Тут, на хрупком пограничье, царствовала прохладная ночь, и темнота была темно-синей, отдавала густо-фиолетовым, лоснилась как шерсть пантеры.

Глыбы базальта уходили вверх, рисуя стрельчатые окна и узорчатые стены. Камни переплетались с тенями в неестественной гармонии, стремясь украсить извне жилище первобогини.

Поблескивали драгоценными камнями двери, кованные из серебра. Мегарон казался необъятным и тоже был усыпан вмурованными драгоценностями: оглянись – и окажешься посреди звездного неба.

По ногам задело прохладой: то ли черный, влажный туман, то ли почти невесомая ткань, отлежавшаяся в холоде…

– Не наступай на мое покрывало, малыш.

И не поспоришь: это для кого-нибудь наверху ты – Аид Угрюмый, старший сын Крона.

А у нее глаза глубже Тартара и улыбка старше Океана, для нее – во дворец забежали мальчишки, друга маме представить.

Прошла-проплыла мимо, обдав шелестом вечно темных одежд и запахом свежести. Мимоходом потрепала за крыло Гипноса:

– Сынок, мир уже заждался вечерней дремы, а ее все нет, разве ты хочешь оставить смертных без сна?

Мелькнули белые крылья: был бог сна – нет бога сна.

– Уйди, – с Танатом она разговаривала не глядя. – Зачем явился? Тебе было сказано…

Мелькнули железные крылья: был бог смерти – нет бога смерти. Этот, правда, хоть посмотрел напоследок.

С тревогой, если только меня не обманывают глаза.

– А теперь идем со мной, малыш. Нам будет уютнее в другой комнате.

Комната и правда была другой. Комнатушка, где места с трудом хватало для стола и двух кресел. Проклятое покрывало заняло в ней весь пол, лезло под ноги: не захочешь, а попадешь стопой в искристую ткань.