Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы (СИ)

С Океана станется сто лет просить, а потом еще сто – доносить до нас, что Стикс сказала «нет».

Зевс просил своих братьев как можно скорее прибыть на Олимп, чтобы подготовиться к небольшой божественной охоте…

Какая охота?!

– Он не сказал. Сказал – увидим. Может, на кабана. А может, на дичь покрупнее. Но просил быть как можно скорее и обязательно.

Ирида-вестница – богиня осторожная. Держится подальше: так, что прыжком не достать. Не хихикает. И все посматривает – не нальются ли глаза у Аида Мрачного чернотой?

А то знаем мы его, бешеного…

Последний посланец по воздуху ноги унес. Притом, что летать не умел сроду.

– Сам Зевс скоро прибудет на Олимп с северо-запада, – и скороговоркой, единым выдохом: – Мне что-нибудь передать?

В другое время – нашел бы, что передать. От такого «передать» не только вестница – небось, сам кроноборец бы покраснел. Но раз уж я нынче на Олимпе…

– Передай, что буду.

С облегчением фыркнула семицветными крыльями в небеса.

А дворец-то – разросся. И украшений опять прибавилось, от золота некуда деваться. Коридоры какие-то, переходы, по углам парочки целуются… Двери золотом окованные. До вечера бы бродил, если бы случайно не свернул к своим покоям.

Надо же, и мне дверь золотом оковали. Правда, с воображением ковали: вблизи – просто узоры, а издалека такая рожа, что еще и не каждый подойти осмелится.

А внутри – темнота, хоть глаз выколи. Как было.

Скинул доспех, стащил хитон – какие опасности на Олимпе! Смыл с себя кровь, пыль и пот (и остатки бессильной соли с лица).

Сон навалился сразу – видно, не сердится белокрылый брат Таната.

А то ведь дружбу вязать являлся.

И не один раз. С чашей своей этой, а потом еще с нектаром и с вином. Чудовище.

В последний раз душевно получилось. Летел бог сна по красивой дуге, а смертные внимали в изумлении…

А может, сердится Гипнос, кто его знает: в сон вплелись волчьи глаза, гибнущая в своре кроновых тварей квадрига, мой игумен[3] Эпикур: «За Зевса! За Кронидов!» – ему первому перекусили горло… И вой, волчий вой в ушах.

Да не просто в ушах, а рядом! Жутко, надрывно, под дверью!

Действовал я в полусне, без раздумий. Привык за годы.

Раз – не открывая глаз, схватить меч, лежащий на ложе слева (положил, не забыл все-таки!). Два – прыжком с кровати.

Три – навстречу противнику, через комнату. Дверь на себя. Меч…

– Аид, Аид, что ты делаешь?!

Что я… Да ничего я. Стою, понимаете ли, в коридоре. Держу за грудки противника – почему-то Деметру. Острие меча смотрит ей в горло.

А Деметра смотрит на меня – с таким выражением, будто хочет сказать: «Ну, я всегда от него этого ждала».

А вокруг – зареванная Гестия, зареванная Ата, Афродита златоволосая… что, тоже зареванная?!

Пальцы я разжал от визга Деметры. Сестра сделала шаг назад, окинула меня взглядом с головы до ног и заорала повторно – громче.

Что за… а, ну да. Выскочил в чем был, то есть – ни в чем.

Из коридора послышалось сперва раздумчивое «Хм» Аты, потом неуверенное «Бррр!» Афродиты.

Гестия (тут только она не меняется!) задрала голову, посмотрела мне в глаза и спросила прямо:

– Аид, ты зачем вот так?

– Я говорила, что он меня ненавидит! – взвыла Деметра. – Что ты хотел со мной сделать?!

Я взвесил в руке меч и буркнул:

– Мечта всей жизни…

Собрался было нырнуть в комнату, но Деметру властно оттерла с пути Фемида.

– Его нет, Аид!

– Что? Кого?

– Мальчика!

Гестия всхлипнула. Съехала по стене Ата, горестно завывая: теперь хоть понятно, кто под дверью выл...

– Офиотавра? Во дворце?

– На Олимпе.

Вот и все. И сна нет: в голове ледяные штормы закручиваются, ветер воет, да нет, воет – это Ата, она еще и о стенку головой стучится, размеренно так – залюбуешься…

– Сейчас.

В доспех не успел все-таки облечься: Фемида чуть дверь не снесла своими пифосами, или как там Деметра выражается. А за ней остальные: ах, что я так долго вожусь? Ах, сколько можно сандалии натягивать? Ну, какой мне щит, какой шлем, мальчика нет, я что, не понимаю?!

Плюнул, подпоясался чем-то наспех и выскочил в коридор, пока не вытолкали. Так и летел: без плаща, растрепанный со сна, зато при мече и в окружении толпы рыдающих богинь.

– Обыскали все?

– Все углы… несколько раз… я спрашивала своих дочерей – Ор, привратниц… они не видели…

– То есть, он не покидал Олимп.

– Нет, он покинул Олимп, минуя их…

Фемида еще держится, старается идти в ногу, остальные – вприпрыжку, Афродита вообще отстала, волосы поправить, и Ата со своими стенаниями где-то позади осталась.

А дворец гудит. Да если бы дворец: Олимп гудит. В каждом строении суета, нимфочки бегают, хариты осматривают покои, заглядывают в каждую вазу и под каждое покрывало: а не завалялся ли там сын Геи?

– А он не мог… через землю? Он же сын…

– Он просто мальчик…. просто смертный мальчик! У него нет никаких способностей!

Что ж ты на меня орешь-то Деметра, будто я эти способности у мальчика украл?

– Кроме одной, – тихо и строго поправила Фемида. – Он не выносит зла. Он совсем не выносит зла…

Интересно, оплеухи маленький поганец выносит как – нормально? С десяток как только найду, не меньше…

Я сам не знал, куда мы шли. Наверное, и богини этого не знали: просто покорно петляли по коридорам за мной, а вокруг раздавались крики: «А на кухне смотрели?» – «А в спальне у Афродиты?» – «Мы нашли какого-то белого мальчика: не ваш?» Я просто двигался, потому что нужно было не стоять, а нестись куда-то, сыпать вопросами…

Раз – когда парня в последний раз видели, никто не знает. Он же тихий: засмотрится на бабочку какую-нибудь, его и не заметно. Гестия присматривала за ним после полудня, потом должна была прийти Ата, Ата задержалась с Деметрой…

– Да заткнитесь уже, понял!

Два – сейчас дело к вечеру, значит, полдня мог пропадать неизвестно где. Пока обыскивали Олимп, потеряли время… Зевса нет, Посейдона нет, были бы – ко мне бы никто не пошел, а так – попался под руку, брат-порубежник…

– Ирида есть?

И эта куда-то упорхнула. Не свору же поднимать, в самом деле, как он вообще мог выскользнуть с Олимпа, куда его могло понести, разве что только…

– Навоз! – в ужасе воскликнула Афродита, и я понял, что мы уже не во дворце, что кривая вывела нас мимо всех новопостроенных храмов, к конюшням.

Конюхи тоже искали. Старательно заглядывали то в один денник, то в другой, чесали в затылках: «А как мальца-то звали этого?» – «А так он не говорил. Все выдумывал, что Офиотавром его зовут, шутил», – «Ха-ха, Офиотавр – и на Олимпе! Малость не в себе был паренек»…

Повернулся к своей зареванной свите: все тяжело дышали, загнал я богинь по пути.

– Быстро. У кого лошади по воздуху могут идти? А, что вас спрашивать… Эй! Кто там есть, из конюхов!