Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы (СИ)

Конюшни разом вымерли. Потом из какого-то стойла от хорошего пинка вылетел рыжий божок – совсем мальчишка. Плюхнулся у моих ног, поднял голову – и…

– А-ва-ва-ва…

Толку с него – все равно что с богинь этих…

– Конюшни знаешь? – кивка не разобрать, так трясется. – Чьи кони могут везти по воздуху?

– З-з-з…в-в-в…

– Братовы упряжки я знаю, их нет сейчас. Чьи кони из тех, что есть?

Я не сразу понял, что он не просто трясется с выпученными глазами: нет, он их мне за спину выпучил. Будто Ананку углядел. Обернулся…

– Мои? – озадаченно сказала Афродита. Прозвучало немного гнусаво: златоволосая зажимала носик. А уж смотрела на недалекие стойла и вовсе так, будто оттуда могло по сотне подземных чудовищ выскочить.

– Где они обычно стоят? Ну?!

– Аид!

Гестия зря воззвала к моему милосердию. Стоило конюху услышать мое имя – он лишился чувств. Правда, перед этим кивнул в сторону высокого белого строения (с дельфином над входом!) в стороне от прочих.

В стойле стояла одинокая белая кобыла. Увидела меня, захрипела, затрясла мягкой гривой, попятилась по благоухающему нектаром сену…

От моего удара кулаком в стену стойло заходило ходуном. Из-под потолка ссыпалась лепнина, а резная конская голова из мореного дуба на яслях покрылась сеточкой трещин.

– Аид? – тихонько сказала Гестия, трогая меня за руку. Прочие уже отошли на безопасное расстояние: как же, бешеный…

Я вышел во двор и оперся спиной о скользкий мрамор. Сколько же этого мрамора на Олимпе, в самом деле…

– Мальчик хорошо управлялся с лошадьми.

Кружок зареванных лиц. Хочу проснуться. Ведь даже Афродита осмелилась поднять нежно-шафранный гиматий и приблизиться, правда, нос так и зажимает.

Абсурд какой-то. Война дышит в затылок абсурдом, а из-за чего…

– Взял лошадь, поехал прогуляться. Пошлите гонца к Гее, вдруг он к ней…

Да нет, ведь не бывает такого везения. Он же приключений хотел. Поиграть. Войну посмотреть.

Что они глядят на меня, будто я куда-то нестись должен?!

– Он взял… мою лошадь?! – с кристальным удивлением, Афродита.

– Да, он мог затеряться в облаках… О, предвечные силы, да мы же даже не знаем, куда он…!

А это Фемида, с ужасом. А это Ата, опять воем зашлась, вообще хорошо.

Точно – не знаем. И пропажу кобылы не заметили, потому что мальчика искали, всех переполошили. И не догнать: если б он хоть на колеснице, а то – на кобыле! В кентавра поиграть решил, что ли? Сверху я, а снизу лошадь?

Деметра уже раздавала какие-то приказы: надо же, конюхов вокруг собрала! О том, что нужно запрячь все колесницы, собраться и обыскать окрестности… Дельно, сестра, не ожидал.

– Аид! Ты ведь тоже будешь искать? Ты ведь лучший колесничий из всех, которые здесь…

Верно, Гестия. Только вот колесницы у меня сегодня нет: моя четверка вряд ли оправилась от ран. А чужих запрячь не получится: другие кони меня не выносят.

Все, проворонили. Зевс мне голову снимет. Почему мне? А просто со всеми за компанию. Было у нас время, был обман, игра в победу была…

« Почему ты думаешь, что сейчас ее нет, невидимка? »

Не знаю, почему. Вообще мыслей нет. Копошатся две-три где-то глубоко – слепыми крысенышами. Что-то все о том, что вокруг Олимпа сейчас тварей всяких расплодилось… да и не только вокруг Олимпа.

– Можно было бы попросить Нефелу[4], – вздохнула Афродита. Она все рвалась уйти подальше от конюшен и сжечь свой гиматий, «чтобы не пах лошадьми». – Может, она могла бы подсказать… с высоты.

Я выругался так, что конюшня заходила ходуном по второму разу. Кинулся бегом через двор, выкрикнул, не оборачиваясь: «На колесницы все! И искать!» И – не останавливаясь, извилистым путем мимо дворцов, акведуков, статуй, развесистых деревьев – по белой дороге, во дворец. Теперь по коридорам, колонны, опять статуи, двери, богато разукрашенные стены, и вот мегарон, а вот та самая дверь, на площадку, где Зевс пробовал мои силы... «Господин, но это место – только для уединения кронобор…» – высунулся какой-то смазливый виночерпий, – «Прочь!»

Белый клин, вгрызающийся в посветлевшее перед сумерками небо. Нефела выпасает свои облачные стада нынче далеко, и здесь только я, только пронзительный ветер, в порыве страсти кусающий за губы… И золотая колесница над головой, понижающая свой лет к западу.

Мне пришлось свистеть и махать руками целую минуту, пока Гелиос понял: его не просто приветствуют, а требуют спуститься. Потом звонко хлопнул вожжами по спинам скакунов – и огромный золотой диск пошел на меня, разрастаясь.

Хорошо, что божественные тучи всегда скрывают вершину Олимпа. А то было бы смертным зрелище: солнце зацепилось за вершину. Пристроилось во всем обжигающем сиянии ко дворцу Кронидов, будто возница в гости решил заскочить…

А на самом деле заскочить решил кое-кто другой.

– Поехали, – сказал я, прыгая в колесницу. Сияние ело глаза нестерпимо, и верная тьма, плащом укрывшая меня по моему приказу, съеживалась под немилосердными лучами. А тут еще возница: постоял, посмотрел, почмокал губами на лошадей – и как шибанет горячей ручищей по плечу!

– Сто лет не виделись! Ты почему не забегаешь?

– Война…

Плечо отшиб напрочь. Отвык я от таких приветствий.

– А, да, ты ж рубежи теперь бережешь. А Посейдон вот заходит. Ну, так что там с вороными твоими – подлечили?

– Подлечили, угу.

Земля внизу проплывала странная: плащ бродяги, наскоро прошитый кусками. Там заплатку черно-зеленую приделали, а там посветлее, а вон еще нитку пустили, серебряную, в глаза блестит…

А я еще и от солнечного блеска полуослеп. И как тут разглядишь…?

– Видел твое мастерство: ты стал лучше править. Ну, ты сам понимаешь. А до меня вот слухи долетали, что вы какого-то сына Геи ищете. Со змеиным туловом и бычьей головой. Что ж меня не попросили-то? Я бы помог…

– Спусти-ка пониже. Видно плохо.

– Можно и пониже, тут как раз на холода жаловались, вот и устроим теплынь перед закатом. Слушай, что за поветрие такое у лапифов с севера – на этих медных, людей-то новых наскакивать? Вроде как они и не мешают им… Я думал, лапифы вам союзники? Да и вообще…

– Все равно ничего не вижу. Слушай, я тут мальчика ищу. С белыми волосами, кучерявый, глаза синие… ты не видал?

Гелиос задумчиво помолчал, успокаивая лошадей: Ламп и Бройт ярились в упряжке, меня учуяли.

– Вот как, – наконец выговорил медленно. – А мальчик-то чей?

– Да какая разница – чей? Свой собственный!

– А-а, – и улыбка, но не сразу. Утюжит загрубелой ладонью блестящую бороду. – Ну, это я понимаю. Посейдон говорил, ты нимф недолюбливаешь…

– Какие, в Тартар, нимфы?! – и ведь не объяснишь, не скажешь – откуда мальчик, даже имени не назовешь. – А, ладно. Там еще кобыла белая была. Он с ней… или на ней… в общем, ищи кобылу.