Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы (СИ)

«И кто у нас теперь добыча?»

Хрюкает, зараза. Чудовище не чудовище – а самая что ни на есть свинья.

Добыча встала, поднимая одной рукой щит, второй – меч. Другого оружия не было: доспехами озаботился, а вооружиться забыл.

Хотя зачем оружие, если боги всегда бьют самими собой?

Чтобы смотреть хряку в глаза, пришлось задирать голову.

«Добыча – ты».

Алые, близко посаженные точки на миг усомнились – притухли.

Остановился. Хрюкнул длинно, недоверчиво. Осмотрел с ног до головы.

Потом раскрыл пасть и полыхнул пламенем.

«Фу-у-ух!!» – дыхнуло жаром, разбилось о щит, какой-то ушлый язык прогулялся по волосам, и загудела, раскаляясь, бронза.

– А-а-а, скотина!!!

Посейдон еще не впал в неистовство, но уже разозлился. Не тратя времени на то, чтобы поднять оружие, выдернул с корнями какое-то деревцо толщиной в ладонь, размахнулся и врезал как бог, то есть, со всей дури и напрямик – по массивному, обращенному к нему заду.

Тварь перестала выдыхать пламя и озадаченно выпучила глаза. Коротко фыркнула двумя струйками дыма из ноздрей.

И с яростным ревом развернулась к Жеребцу, с маху перекусывая занесенную для второго удара дубину.

Тонкой палочкой хрустнула вековая ель от удара в нее черной игольчатой туши. Посейдон укатился от валящегося на него ствола, зверь взвился в прыжке – притоптать, протанцевать копытами! Но тут рванулись и повисли на ляжках у кабана двое серых псов – любимцев Посейдона.

И мой меч вошел в черно-бурый, воняющий сладкой падалью бок. Времени рассчитывать не было: я подскочил вплотную и тоже саданул по-божественному, до рукояти, так, что пальцы укололись о свалявшуюся шерсть.

Выдернуть меч не успел: от боли тварь не шарахнулась подальше, а дернулась на меня, ударила всей тушей, я снова не устоял, мягко бухнулся спиной на подстилку из трав и иглицы, а небо над головой закрыло щетинистое брюхо в засохшей грязи и бороздах старых шрамов. Брюхо подрагивало и тяжело вздымалось, копыта нетерпеливо ранили землю: где, мол, этот… который в бок? Хрюканья сверху больше не было: хрип пополам с рычаньем.

А Зевс говорил, кабан будет, как же…

– Аид!!!

От вопля Посейдона пригнулись деревья, а вепрь на миг присел, чуть меня при этом не раздавив. Решил ли брат, что я ранен, или еще что-нибудь такое себе нарешал – но из-за поваленного ствола он выскочил уже во второй степени гнева: с покрасневшим лицом, ножом – это против такого чудовища-то! – и половиной ели в волосах.

Даже бить по-божественному не стал – так, по-посейдонски. Просто прыгнул навстречу, водой обтек лязгнувшие рядом клыки, схватившись за ухо, для опоры, рванулся к горлу…

Лезвие ножа нашло не горло: вонзилось в щеку возле челюсти; взвизгнув, тварь полыхнула огнем и прыжком исчезла с поляны вместе с Посейдоном: тот держался за ухо как клещ, будто решил именно его оставить трофеем.

Птицы, примолкшие было, бесстрашно воспели все – и треск ломающихся кустов в отдалении, и всполохи огня, и затихающий вопль: «Подземная скоти-и-и-и…»

Рядом с моей ладонью медленно поднимался парок из глубокого следа от копыта. В след по капле набегала вода: здешние леса полны ручьев и речек, да и болота часто попадаются.

Свистнул свору – нет, псы тревожно переминались с лапы на лапу и таили в глазах недоверие. Зевс сколько раз недоумевал, почему я свору не заведу, пока Посейдон не пояснил основательно: «Раз – псы от него разбегаются с воем, за кого только считают? Два – у него и с лошадьми так, кроме этой его четверки бешеной. Три – ты его квадригу видал? Вот теперь представь, какую он собаку заведет. Ну, и надо оно тебе?»

Бежать было легко – ничего, что панцирь. Лес вокруг стоял немой и хмурый, отмахивался ветвями от тяжелых облаков в небесах. Все не мог понять: вроде бы, и не влезал ни во что, а тут набежали какие-то, кусты поломали, дорогу новую проторили, да какую – колесницы пускать можно! Сосны – в щепки, землю изрыли, черной кровью залили – хоть засевай…

«Ку-ку», – насмешливо заявила птаха с ветки над головой.

Журчавший у ног ручеек растекся, вспух, наглотавшись ила и мелкого мусора, и влился в яркое, украшенное кувшинками и тростником, болото. Корявые деревца подбежали к самой трясине, семь-восемь отважились – скакнули по кочкам дальше, и остановились, опасно нагнувшись.

Следы обрывались в глубине зеленой, поросшей мхами и болотными цветами похлебки. О своем шептался переломанный тростник.

Ни Зевса, ни Посейдона, ни хряка этого проклятого. Деметра будет заламывать руки и причитать, что я отделался разом от всех.

– Йы-ы-ы-ы!!!

Взвились и закружились две перепуганные пестрые выпи. И еще… взвилось. Болото. Ком слизи, тины, ряски – ревущий, крутящийся: копыта, ноги, руки…

Навалился слишком быстро, или я не успел отскочить – не суть. Суть… суть – в болоте. А может, в чем-то другом, а в болоте – я, с панцирем, без щита и шлема и с непониманием: а как вышло-то?

« Каждому – свое », – рассуждает Ананка. Ага, каждому свое: щит на берегу, я – в болоте, хряк и Посейдон…

– Придушу тварь!!!

…тоже.

Аэды глотки рвут, когда воспевают божественные охоты. Собаки, вепри, стрелы, олени прекрасные, величественные кличи…

О болотной жиже, треске ломаемого тростника, перепуганной болотной и лесной живности – ни слова.

Клубок, в котором не разберешь – клыки? меч? борода? щетина? – навалился, втянул в себя, выволок на берег, покатал спиной по грязи (пару раз перед глазами мелькнула босая пятка Посейдона), – и отшвырнул в сторонку. Болото рябило в глазах, было уже повсюду: сверху, снизу (частью – так и внутри), вокруг ноги обвилась какая-то черная гадина с разверстой пастью – стряхнул пинком, не глядя.

Вепрь – теперь уже частью зеленоватый и с тремя болотными лилиями на башке – взбивал копытом грязь, с хрипом отплевывал из ноздрей коричневый гной. На нас не смотрел. Клыки, иглы на загривке, копыта – все было нацелено на Зевса.

Младший возник оттуда, куда пропал – то есть, из ниоткуда. С легкой улыбкой на губах шагнул навстречу хряку, поворачивая в пальцах нож – гладкий, как лист, из золотистой бронзы, с обмотанной кожей рукоятью.

Кудри блеснули солнцем, которого не было в небесах.

И вдруг метнулись, взлетели в воздух – Зевс покрыл расстояние до чудовища в мгновение ока, небрежно, как-то с ленцой оперся ногой на клык, взмыл в прыжке, приземляясь точно за плотно утопленную в тулове голову. Мелькнул еще блик – нож – и исчез, вонзившись в горло вепря.

Четыре раза – за одно краткое мгновение.

Агонии не было: зверь с опозданием вздыбил иглы на хребте, удивленно посмотрел на бога, который только что был на спине, а теперь вот – в нескольких шагах… коротко хлюпнул полной крови пастью и завалился на левый бок.