Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы (СИ)

…вихрь. Дремлющий. Совсем рядом, рукой подать – коснуться. Густой, вязкий и въедливый мрак небытия не способен не то что потопить – даже приглушить эту мощь, тихо рокочущую бок о бок с ним. Великая древность спит сотнями голов – и даже во сне источает силу, первобытную силу, и от этого только хуже: с одной стороны тебя рвет на части тартарская пустота, со второй – сносит, затягивает в себя вихрь этой мощи: зазеваешься – и станешь песчинкой в водовороте…

На пограничье между пожирающей меня бездной и вбирающей в себя чуждой силой, первой силой земли – удержусь ли?

Я удержусь.

Их не нужно освобождать – просто пробудить от сна, а потом они сами отыщут выход, расколют твердь и выплеснут свою мощь на солнечный свет, заставляя в испуге померкнуть солнце и небо – упасть на землю…

Зевс был прав, нельзя этого делать.

Я был прав: это крайнее средство.

Гекатонхейры, Сторукие, порожденные Геей-Землей от избытка собственной плодоносности, сонно ворочаются внутри бездны, куда вверг их Уран. Бездна Сторуким нипочем: уютная постель. Они – настолько бытие, что окружающая их пустота не наносит им ущерба… что они наполняют ее, делая ее – менее пустотой.

Только поймать хрупкую грань между мощью узников Тартара и мощью самого Тартара, между небытием и бытием. Встать на дорожку, сверни с которой – и тебя утянет навсегда, растворит твою сущность, все равно, в пустоте или в силе.

Встал? Иди, невидимка.

Дыши, невидимка – там, где нельзя дышать. Слушай – там, где нельзя слушать.

Чувствуй – там, где чувствовать запрещено.

Путь бесконечен, потому что времени нет, и нет тела, но ты ведь к этому привык с детства, не так ли?

– Хо-го! Бронт-то мухлюет!

– Аы-ы-ы! Больно!

– Наковальня. Стероп, ты в игре?

Безумия в Тартаре не может быть: его богиня сюда бы не сунулась. Это мираж или происки Великой Бездны… Не может в самом сердце небытия идти бесхитростная и вполне беспечная игра… какие тут игры?!

– А-а-а-а! Клещи!

– Молот!

– Огонь у меня!

Проливается свет – не солнечный, а словно изнутри меня, будто создания, рядом с которыми я теперь нахожусь, источают внутренний огонь. От них тоже веет мощью – но не такой бескрайней, как у Гекатонхейров. Это мощь хозяйственная, спокойная и выверенная и потому более живая.

– Лоб-то, Стероп, подставь!

– Ы-ы-ы-ы…

– Так его, так!

– Клещи!

– Бронза!

– Гора!

Басит великая тьма, надрывается пустота от веселого гула, отползает, перестает рвать на части. Приходит осознание – что сделать. Рука словно не существовала до того – но вот, появилась, взметнулась вверх.

И все оставшиеся силы – в приказ, который заставит открыться выход.

Как я попал наверх – исчезло из памяти. Память упиралась загнанной кобылицей: ни в какую не хотела признавать, что меня, старшего Кронида, бога, которого назовут Непреклонным – просто вытащили из Тартара те самые существа, к которым я явился освободителем.

Осознание себя пришло только на зеленом пригорке, где я лежал, откашливая вязкие остатки тартарской темноты. Стряхивал оставшуюся позади бездну, а то она, несытая, тянулась следом, отлипала медленно, с чавканьем и чмоканьем.

Прохлада вечера казалась после Тартара ослепительным полднем.

Три Циклопа, сияя круглыми глазами, недоуменно переговаривались с высоты.

– Чо это с ним?

– Худо, что ли?

– Гх… – Стероп вообще не любил выражаться словами, он все больше чесал затылок и ковырял пальцами в зубах.

Тяжкое, тянущее ощущение древней мощи вблизи… Грубые, словно вырубленные из недр земли торсы. Округлые, до смешного массивные руки и ноги. Головы тоже круглые, единственные глаза наполнены древним огнем – древнее колесницы Гелиоса. Толстые землистые губы растягиваются, улыбки ясно видны на гладких, безбородых лицах, улыбки открывают неровные, желтые зубищи. Пальцы – совсем ко всему остальному не подходят: мощные, но тонкие, изящные – одобрительно прищелкивают.

– О… сел. Эй, паря, ты кто?

– Аид, – остатки небытия со свистом покинули легкие, – невидимка…

– Э… – вытаращил единственный глаз самый рослый. – Невидимка? А чой-то тебя видно?

Второй – на нем кокетливо висела набедренная повязка из чего-то когтистого и, кажется, пойманного в самом Тартаре – закивал и загудел, что да, непорядок какой: невидимку видно.

Третий издал глубокомысленный звук и поковырял пальцем в зубах.

– Имя такое, – признался я.

Рослый потряс головой.

– Плохо назвали-то. Врали. А я Бронт. А это Арг…

– Барана бы, – раскатисто вздохнул Арг, поправляя свою повязку.

– Баранов, – поправил третий, вынимая палец изо рта.

– Стероп, – представил Бронт и его. – Бараны-то есть, невидимка?

Ох, кажется мне, что главный баран здесь – как раз невидимка!

– Есть.

На острове Лесбос, где поселились Циклопы, они первое время занимались истреблением вина и овец, да еще в таком количестве, что одно время казалось: остальные войска окажутся без продовольствия. Зевс беседовал с ними, как со всеми союзниками, и вернулся мрачным.

– Без толку. На уме у них – бараны, вино и «бабу бы вот еще»…

– Может, меня послать? – развеселился Посейдон. – То есть, я с ними скорее общий язык отыщу.

Зевс махнул рукой.

– Да чего там искать… Драться за нас они не будут. Этот, Бронт, мне так и заявил: «Не, драться – это не любим. Ковать вам будем». Союзнички…

– Может все-таки – Гекатонхейров? – пробормотал Жеребец. Зевс поглядел кисло, но морду больше за такие предложения никому набить не обещал.

Понимал: или мы выпустим на свет из Тартара Сторуких, или в Тартар спихнут нас самих с нашими войсками. Волновались рати у Офриса: готовились хлынуть к подножию Олимпа. Крон, как всегда, прятался за спинами своих военачальников, но зато был полон желания отомстить нам сполна за обман с Офиотавром.

Избегать настоящей войны мы больше не могли.

Но совет Эреба, за который мы заплатили клятвой, тоже был не так уж плох: как оказалось, Циклопы умели не только овец пожирать.

За час до встречи двух войск посреди Фессалии в ладонь Зевса легла первая молния.

* * *

Белое пятно. Разрыв – будто выжжено.

Каким он был в боях до того, как получил из лап смущенного Арга прославленное оружие?

Две сотни лет противостояния – ведь были же схватки, стычки, бои, атаки, нападения…

То первое поражение. И ночевка в стане великанов-пастухов, каких-то титанских детей, когда нам втроем пришлось стоять спиной к спине в кромешной тьме, прорезаемой только желтыми глазами – без конца и края. Еще вспоминается столкновение на островке Итака, когда мы старательно делали вид, что разыскиваем Офиотавра, а подручные Крона и впрямь его разыскивали.

Посейдон помнится хорошо: с утробным воплем бросающийся на врага, дрожит земля под ногами, набухшее от гнева лицо, он и сам как будто вырастал, и копье казалось в его руке меньше тростинки.