Елена Кисель - Аид, любимец Судьбы (СИ)

Дракон встает на дыбы, заслоняя небо с болтающейся в нем колесницей Гелиоса – бескрылая тварь с желтым брюхом; свист золотой стрелы – и на один глаз у твари меньше; Аполлон все же вспомнил о своих обязанностях; пламя разбивается о воздух, остановленное моим взглядом: я научился приказывать и драться властью, а не телом. Руку со щитом вперед, заслоняясь от ливня ядовитой желчи от второй головы; меч – не просто оружие, но часть божественной сущности. Божественная сущность втыкается в живот взвизгнувшей твари, поворачивается, выпуская кишки, остальное закончат другие…

Дикий кентавр, два меча в руках, перекошенное сладостью битвы лицо, сладость пропадает, когда он понимает, куда забрался и кто перед ним, но клинок уже вошел в сердце, черная кровь пятнает руки, брызжет на лицо…

Свист дыхания – сквозь зубы. Кажется мне – или меня хотели ударить в спину? Кажется – или мелькнули за спиной железные крылья того, кто никогда не должен вмешиваться?

Клонится сзади обезглавленное тело, просто шагнуть и пропустить, оборачиваться некогда. Они лезут на левый фланг, потому что отсюда не бьют молнии, потому что здесь нет Стикс с ее сыновьями, хотя воины уже давно делали ставки: кого из нас больше боятся…

Получалось, что противник боится титаниды, разящей ужасом, а свои – все-таки меня.

Великан. Титан, из плеча которого торчит две стрелы. Разорванная в отчаянной попытке дотянуться до моей глотки пасть каменного волка.

Кажется, опять что-то случилось со временем. Нет больше обрывков, складывающихся в отдельную цепь, есть мгновения, настойчиво лезущие в глаза, разрозненные, и не скажешь, сколько прошло времени…

Сколько прошло времени, если кровь начинает собираться в ручьи, через которые приходится переступать?

Сколько времени – если стою на трупах?

Если семижды менялись те, кто пытается прикрыть мне спину?

Прикрывайте свои!

– Я бог, идиоты!

– После боя об этом вспомнишь! – это Эпиметей, брат Прометея, упрям как два Зевса и одна Гера, спорить нет времени…

Земля подскакивает под ногами в мелких судорогах. Оскаленные морды, когтистые лапы подземных демонов, вышедших на свет из лавы или из каменных пропастей, – это все почти родное, близкое, кровное. Кажется, я начинаю забывать, как выглядят лица; уродство становится привычным, привычным становится – что стоишь на чем-то живом и бьющемся, еще дышащим и что-то хрипящем о милосердии…

О чем?

Это слово не осмеливается даже проситься в мысли.

Оно нынче чуждо для обеих сторон, как и «благородство» или «правила»: бьют по ногам, подсылая лазутчиков-карликовых демонов; бьют исподтишка в бок или в спину, сыплют в лицо песок, от которого приходится закрываться щитом, у меня ведь даже голова не покрыта…

И нет передышки на то, чтобы подсчитать павших и вынести раненых с поля боя – только не в этой свалке.

Смертные давно свалились с ног, и те из бессмертных, кто был ранен, – успели уйти, залечить свои раны и вернуться в бой, а мы все топчемся на одном месте, несмотря на то, что силы чудовищно неравны, даже с Циклопами, даже с молниями, которые они уже не успевают ковать…

Оглядываться я не имею права: они давят и давят мой несчастный фланг, но Гермес приносит неутешительные вести. Арес рвется в бой, –говорит он, – несмотря на ожоги и раны: неистового держат вчетвером, чтобы не сбежал. Впервые промахнулась Афина. Не хватает ужаса у Стикс – если на нее сейчас развернут часть войск, правый фланг дрогнет…

– Что Посейдон? – не помню, когда был последний глоток воды, слова выходят солеными и царапают горло. Мы с племянником стоим спина к спине, окруженные шестилапыми уродцами с львиными головами. Меч и копье.

Еще одно зыбкое мгновение этой схватки.

– Удерживаем, как можем, а то он остальных опережает. Деметра на нем висит… и как-то не попадает под удары трезубца.

Гера, Гефест – не спрашиваю, Афродита с Фемидой занялись ранеными… когда? Сколько прошло с начала битвы? Сколько – до нынешнего момента? Остальные в бою.

И молнии Зевса не перестают мелькать. Мы вцепились в оставшийся нам клочок земли с иступленным отчаянием: держать! Не отпускать! Вдруг не придется, чтобы – крайнее средство…

– Сатиры и кентавры с ног падают, приходится отводить в тыл на отдых…

Это значит – не будет подмоги.

– Прометей спрашивал – удержишь?

Дернул плечом, мысленно пообещав расквасить другу Гефеста морду за такие вопросы. При первой же встрече. Меч нервно дрогнул в руке, рассекая очередного демона пополам.

Что держать?! Позиции, усеянные телами стонущих раненых?

Гермес не стал дожидаться ответа – в небесах мелькнули крылышки сандалий.

А музы поют. В бою, орудуя мечами. Они собрали что-то вроде хора из нимф, дриад, ореад и нереид, и теперь над рычанием, звоном оружия, свистом дротиков и звуками разрываемой плоти несется мелодия, сплетенная из тысяч голосов. Когда успели спеться? Слова не доходят, тонут в плотной толще боя, но мелодия стрелой застревает внутри – не вытащишь. Веселенькая такая, под которую – венки плести и танцевать, хотя я-то никогда не понимал ни того, ни другого…

Вспоминаются лица.

Опадает боевой оскал, который словно налип на мое собственное (в последние миги подземные твари просто разбегались, увидев меня. С криками: «Да ну его в Тартар, это Аид!»).

Вывихнутое от частых взмахов левое запястье напоминает о себе болью (оно, оказывается, еще и разрезано чьим-то клинком) – и я перекидываю меч в правую руку.

А в небесах ведет свой бой Гелиос, удерживая колесницу, не давая Нюкте-ночи набросить на небо темное покрывало, благодатное для чудовищ и демонов (и для меня). Эос-заря и Селена-луна – обе здесь же на своих колесницах, сбрасывают на землю тех драконов, что осмеливаются сунуться в небо – чтобы никто не задел белые крылья Победы…

Крылья малышки Ники трепещут устало и, кажется, вот-вот подломятся.

Позже, на пиру, Гелиос бросит, смеясь: «Да у меня за эти девять дней руки онемели – вожжи держать!»

И удивится разноголосым удивленным воплям: «Девять дней?!» – «Сколько?!»

Мне казалось – это длилось девять лет.

Или, может, девять мигов…

К девятому дню мы оказались на Олимпе в осаде.

* * *

Циклопы валились с ног. О воздух в кузнице – смесь жара, гари и пота – можно было сломать меч.

– Гхр, – поприветствовал Стероп от мехов. Арг с грузным выдохом опустил молот еще раз – и новая молния отправилась в кучу недавно выкованных. Лежали небрежно на полу и выедали глаза блеском.

Я швырнул в угол четвертый искалеченный клинок и передал Бронту изрубленный щит – гранатовых зерен на нем не было видно из-за потеков крови. Бронт зацокал языком, закатил единственный глаз.