Ксюша Ангел - Я - хищная. Ваниль и карамель

— Все совершали ошибки в прошлом. — Он начинает говорить резко, и я вздрагиваю. — Мои нельзя назвать ошибками. Я много натворил, тебе говорили, наверное. — В голосе слышится ирония и горечь, отчего теперь уже мне хочется усадить его на колени и жалеть. — Дарья не могла промолчать. Так вот то, что тебе говорили — мелочи по сравнению с тем, что я делал. И с тем, что хотел сделать.

— Ты сорвался, — отвечаю, и голос дрожит. — После смерти мамы…

— Я стал чудовищем. И ненавидел весь мир. А девочка эта, Лидия, просто подвернулась под руку. Она была одной из, но она была особенной. Ее я ненавидел больше остальных.

— Она была похожа на Божену? — строю я догадки.

Эрик развернулся ко мне. На лице — непонятное выражение, то ли презрение, то ли жалость, то ли страх оттого, что он все это говорит мне.

— Нет, не была. Она полюбила меня. А монстров не любят.

— Ты не монстр! — Я встаю решительно и шагаю к нему. Вдыхаю карамельный запах, обнимаю за талию, и щекой прижимаюсь к груди. Его сердце стучит громко и быстро. Но обнимать в ответ Эрик не спешит.

— Вчера я снова почувствовал это — желание убивать. И сейчас чувствую. Я могу навредить тебе, Полина.

— Не можешь, — шепчу упрямо, и снова слезы текут. Горячие, крупные. Впитываются в ткань его свитера, и на нем расползается мокрое пятно. — Я не верю.

— Не тебе, так Владу. — Его голос теплеет, рука скользит по моим волосам, и я невольно жмурюсь от долгожданной ласки. — Он козел, конечно, но тебя любит. И, наверное, тебе действительно было бы лучше…

— Нет! — перебиваю я яростно и поднимаю на него глаза. — Не смей решать, что для меня лучше! Сама решу.

— Разве не решила еще? — горько улыбается, и улыбка эта значит что-то плохое, необратимое для нас. Но руку не убирает, и надежда есть.

— С чего ты взял, что решила?

— Я влез тебе в голову вчера, — беззастенчиво выдает он. — Извини.

Но в голосе раскаяния нет. Оно и понятно — ведь в голове моей вчера были весьма определенные мысли…

— О… — выдыхаю я и опускаю глаза. Щеки тут же вспыхивают, а в груди разливается стыд.

— Знаю, ты этого не любишь, но я не удержался. Свидание прошло бурно.

— Ты мог просто спросить. Незачем было лезть в голову.

— Ты сказала бы правду?

— Конечно!

— Хорошо, я спрошу. — Он приподнимает мой подбородок и фиксирует его ладонью — не отвертеться. Смотрю в глаза и замираю, как кролик перед удавом. — Когда вы менялись кеном, что ты чувствовала?

— Я… ну я…

— Тебе понравилось. — Кивает. — И вчера тебе понравилось тоже.

— Зачем спрашивать, когда знаешь ответ?

— В том-то и дело, что знаю. Всегда знал. Потому и поверил тебе на том пустыре. Потому и удивился, когда вернулся из кана, что ты живешь у скади.

— Мне было обидно, понятно! — перебила я. — Все это время. Я думала, ты спишь с другой женщиной. И мы больше никогда… и вообще…

— Знаю. Но и ты должна знать кое-что обо мне. О моем прошлом, потому что, кажется, оно возвращается. И я не уверен, что могу это контролировать.

— Эрик…

Хочется сказать правильные слова, но я не знаю правильных. Да и есть ли они? Есть я, и есть он, а еще понимание: он — тот, кого я всю жизнь искала. А прошлое есть у всех. Оно иногда возвращается, врывается в размеренную, устоявшуюся жизнь, искушает, пугает, возрождает старые комплексы. Но суть в том, что оно — прошлое. И туда, как известно, возврата нет.

Эрик хмурится и на меня не смотрит. Сомневается. И снова готов отказаться от меня — теперь уже в угоду собственным тараканам. Только вот я не готова. Я больше не ребенок и знаю: отношения создаются большим трудом. Нужно прилагать усилия, идти на уступки, быть терпимее и учиться понимать.

Поэтому я обнимаю его. Крепко. Прижимаюсь к влажному от собственных слез свитеру и шепчу:

— Мне все равно. Я люблю тебя.

Замер. Не верит. Наверняка думает, что ослышался или я соврала. Но я ведь не лгу. Действительно понимаю: он лучшее, что было со мной. А прошлое… оно и у меня есть. Зеленоглазое прошлое, заставляющее сомневаться. Только вот в жизни нужно идти либо вперед, либо никуда. Сольвейги не отступают.

— Люблю тебя, слышишь!

Он молчит еще около минуты. Дышит шумно, сжимает мое плечо, словно боится выпустить. Пальцы путаются в моих волосах, и я поднимаю голову. Хочу видеть его глаза. Нахожу. В них — надежда. И я верю — мы все переживем, со всем справимся. Мне надоело плакать и страдать.

Не помню, когда он поцеловал меня. Или то была я?

Треск одежды и барабанная дробь пуговиц по паркету. Теперь и блузу придется выкинуть вместе с туфлями. Прохладный шелк покрывала под обнаженной спиной. Горячее дыхание на ключице. Непроизвольный стон. Переплетение пальцев, жар ладоней. И карамель. Неразбавленная, сладкая, пьянящая.

— Не уверен, что мне хватит полчаса, — шепнул Эрик мне на ухо.

Мне уж точно не хватит: не то, что полчаса — жизни. И я уже никуда его не отпущу, никому не отдам. Потому что за счастье нужно бороться. Даже если бороться придется с собой.

Постельное белье пропахло карамелью. Сердце стучало, как сумасшедшее, дыхание сбилось. Кожа отливала синевой. Переплетенные пальцы, вспотевшие ладони. Приятная усталость. Двигаться совершенно не хотелось, даже глаза открывать было лень. Лежать бы вот так, в темноте, наслаждаться теплом и бездействием. Застыть во времени, зарезервировать себе секунду в прошлом. Остаться в ней навсегда.

— Уверена, что все еще хочешь к атли? — Голос Эрика спокоен, но чувствуется: он не хочет, чтобы я уходила. Я тоже не горю желанием, но обещала Глебу. Давно его не видела, а ему нелегко сейчас.

— Глебу тяжело сейчас. Из-за Ники.

— Пойти против Гектора для Вероники — все равно, что покинуть клан. Она и так рисковала, когда ты пришла.

— Знаю.

— Глеб взрослый человек, и поймет…

— Не поймет, — перебила я. — Если мозги не вставить. Глеб — идеалист, и Ника была его идеалом. Теперь нет. И ему нужно понять: идеальных не бывает. Если хочешь провести с человеком жизнь, нужно уметь принимать не только достоинства, но и недостатки.

— Жизнь? — усмехнулся Эрик. — Странно это слышать от тебя.

— Думаешь, я никогда не хотела? — обиженно поинтересовалась я.

— Думаю, хотела. Только боялась. Трусишка.

— Уже не боюсь.

— Вот как? — Он слегка отстранил меня и в глаза заглянул. Не верит. Хмурится. А я улыбаюсь, потому что поняла — действительно не боюсь. Готова. Хочу этого.

Улыбнулась неуверенно. По напряженному лицу Эрика в последний раз скользнула тень сомнения. Скользнула и рассеялась.

— Правда?

Я кивнула.

— Только… не делай больно.

Глупая фраза. Нельзя этого требовать, понимаю. В жизни может многое произойти. Но вырвалось — назад не заберешь.