Ксюша Ангел - Я - хищная. Ваниль и карамель

— Будь я понастойчивее у сольвейгов или вчера, ты была бы моей.

— Думаешь, все так просто?! — взорвалась я, снова чувствуя ярость, словно после разговора с Эриком она не ушла, а лишь притаилась где-то в глубинах сознания и ждала подходящего момента, чтобы вырваться наружу. Нежеланный пленник, от которого не избавиться. — Думаешь, я вещь, которую можно быстро схватить и владеть?

— Прекрати передергивать. Я совсем не то имел в виду.

— А что ты имел в виду? Считаешь, я буду счастлива лишь оттого, что прересплю с тобой? Если бы это было так, у меня в жизни не было бы проблем. Но мне нужно немного больше…

— И я могу тебе это дать!

Он шагнул ко мне снова. Глаза горят. И прядь эта непослушная… неужели не мешает? Убрать бы, только не имею права. Вообще нужно держаться подальше. А прийти сюда сегодня — плохая идея.

— Ты этого не знаешь… — Отступила на шаг и потупилась. Трещина на паркете, ее видно даже в темноте. Большая, изогнутая, змеей заползает под журнальный столик. Когда я была здесь в последний раз, ее не было. Или была? Как много я пропустила! И пора признаться себе: я тут чужая давно. Несмотря на комнату на втором, которую держали в идеальном порядке, будто я могу в любой момент передумать и вернуться.

— И ты не узнаешь, пока не попробуешь. Нужно уметь рисковать.

— Мы пробовали и не раз, — пробормотала я.

И диван новый. Кресла. Те, что я помню, были с высокими спинками. Лина сидела на том, что правее, держала спину прямо, а Алишер неподвижным стражем чуть позади. Давно. Еще перед войной…

— Чушь собачья! Стейнмод тоже облажался.

— Я ничего тебе не обещала, — сказала я вслух, словно озвучивание придаст большую значимость словам. Словно для Влада это станет облегчением.

Не станет. Он надеялся. И совершенно не умеет проигрывать. Никогда не умел.

— Я не сдамся так просто, и не надейся.

Я и не прошу. Понимаю, что бесполезно. Но вслух не отвечаю — молчу, продолжая рассматривать новые, чужие для меня детали. Стол с напитками убрали. И на камине статуэтка совы — красивая такая, с открытыми крыльями, в прошлом я бы восхитилась.

— Я устала, — сказала больше самой себе, чем Владу. — И пришла к Глебу.

Влад догонять не стал, но пока я поднималась, чувствовала, что спина горит от его сверлящего взгляда.

Некоторые люди не сдаются никогда. Наверное, это хорошо, ведь если сдашься, опустишь руки, к цели не придешь никогда. Только вот теперь мне точно легко не будет. Эти несколько дней изменили не только меня — наверняка Влада тоже. И в том, что он будет делать в дальнейшем, как поступит, есть доля и моей вины. Только бы глупостей не наделал, сейчас они нам ни к чему. Потому что именно сейчас, считая ступени, я почувствовала, ощутила в воздухе то, о чем говорил Барт.

Опасность. Незримую, пока еще далекую, но уже необратимую. И нет, дело не только в таинственном любителе ритуалов, хотя и в нем тоже, но он — частность, один пазл огромной, пугающей картины будущего. Как и я. Как и все мы.

И уже дойдя до комнаты Глеба, я поняла — оно наступит, это будущее. Сомнет наши планы, бросит в огонь и развеет пеплом. И все, что мы можем — дать себе насладиться тишиной.

Перед бурей всегда тихо.

— Чо говоришь, ты сделала?! — Глеб окончательно проснулся и смотрел на меня так, будто бы я совершила самую огромную глупость из всех возможных глупостей. Это правда. Совершила. А теперь расплачиваться придется. — Совсем, что ли, мозги отключила?

— Отключила, — согласилась я и, едва касаясь, провела указательным пальцем по струнам его гитары. Расстроенная. За годы дружбы с Глебом я научилась различать. — Тогда я мало думала вообще. Разве что о том, что умру.

— Если Эрик узнает…

Он замолчал. То ли испугался, то ли сожалеет о том несбывшемся, что непременно произойдет, если Эрик узнает.

— Он знает. И о том, что на Тибете было, и о том, что вчера.

— Еще и вчера?!

Не выдержал — встал. Прошелся по комнате, взъерошил волосы, отчего они забавно топорщились в разные стороны. И футболка помялась — моя любимая, с красной надписью. Вернее, уже бледно-розовой от частых стирок. Лет этой футболке больше, чем мы с Глебом знакомы. Впрочем, как и шортам с потрепанными краями. Босые ноги шлепают по паркету, когда он ходит весь такой домашний и глубоко несчастный. Отшельник в раковине.

— Влад умеет убеждать, — пожала я плечами. Снова провела по струнам. Они жалостливо откликнулись отнюдь не гармоничным звуком. — Я это… наверное, замуж выхожу.

— За Влада? — ошеломленно спросил Глеб, даже не пытаясь скрыть обреченность в голосе.

— За Эрика.

Молчание. Тишина. Только часы на комоде тикают и занавески колышутся от ветра. И зачем только Глеб окно открыл? Холодно же. В такую ночь хорошо перед камином, когда поленья трещат и мягкий плед на полу. Вино. Сыр. Тихие разговоры ни о чем.

— Что-то я запутался. — Он внимательно на меня посмотрел. Пытать не будет, но я ведь и сама пришла рассказать. Нужно произнести вслух, чтобы поверить. Осознать.

Я. Выхожу. Замуж.

Нет, одного раза недостаточно. Наверное, нужно раз десять сказать, и лучше перед зеркалом.

— Ты уверена?

— На все сто.

— А с Владом зачем целовалась? Подразнить?

— Не хотела я никого дразнить! Я растерялась. Испугалась. Не знала, что делать. А Влад… он всегда знает.

А ведь и правда, всегда. Куда идти, кому звонить, с чего начать. У него нет неразрешимых проблем — только трудности. Он выживает всегда, а в тот момент мне именно это и нужно было — выжить. Выбор невелик: сдохнуть, сломаться или что-то делать. Не останавливаться, потому что если остановишься — начнешь сомневаться. Влад не сомневается никогда. Его решения порой бесчеловечны, но если понадобится выкарабкаться из дерьма, я пойду к нему. И неважно, что будет потом. Когда ты мертв, принципы не имеют значения — этому он меня научил. Он меня многому научил, и, если разобраться, не только плохому.

— У вас прошлое, Полевая. Это нельзя отбросить. — Глеб покачал головой, выражая неодобрение. Несколько раз запустил пальцы в волосы, стараясь разгладить. Тщетно. Такие же непокорные, как он сам. — Влад не скрывает, что хочет тебя вернуть — неважно как, главное — результат. И ты даешь ему надежду. Зачем?

— Я ему ничего не обещала, — пытаюсь оправдаться и стереть осуждение, с которым он смотрит на меня.

— А ты не думала, что Эрика это тоже нехило напрягает? Твои эти… метания? Только вот тебе он не выскажет — необъективен, а Владу прилетит ответочка!

— Влада никто не просил меня возвращать! И знаешь, если уж мы начали друг другу претензии высказывать и соринки в глазах искать, то в твоих глазах тоже немало бревен.

— Например?

Он все еще не понимает, к чему я веду. И когда я озвучиваю, хмурится. Глаза отводит, будто если я увижу их в тот момент, пойму то, чего не стоит понимать. То, что он хочет оставить себе. Такой себе маринад для души. Концентрация страданий и жалости к себе. Даже такие, как Глеб, себя жалеют. Редко. В одиночку. Пока никто не видит. Но я-то знаю, налет тоски не скроешь. Она сочится изнутри, покрывая тебя всего. Оседает серым на коже, делает глаза тусклыми, а движения вялыми. Она множит лень и бессилие, и раковина, в которой ты прячешься, становится плотнее, жестче. Так тебя не найдут, не достанут, не заставят вывалить содержимое души на смотровой стол, чтобы там могли его перебрать и вычленить гниль. Гниль пахнет сладко, но ничего хорошего не несет. Только разложение. И смерть.