Ксюша Ангел - Я - хищная. Ваниль и карамель

Эрик прижал к себе так крепко, что думала, кости треснут. И шепнул одно слово:

— Никогда…

Ничего не значащее слово, которое обычно не оправдывает своего значения. Но в тот момент хотелось поверить. Нельзя оскорблять настоящее — оно может просто уйти искать лучших хозяев.

В мире хищных женщина вручает свою судьбу мужчине. Всегда. Сложно оставаться независимой, когда законы против тебя. Можно сколько угодно хорохориться и говорить, что можно поменять систему, но один в поле не воин. Живя в социуме, нужно считаться с его правилами. А систему можно изменить только изнутри…

Любить — значит доверять. Радоваться улыбке на родном лице. Думать о будущем, строить планы, даже когда знаешь: половина не сбудется. Не потому, что не сумеешь воплотить, а потому, что жизнь хищного опасна. И нередко коротка. Именно поэтому нужно жить настоящим.

Не могу сказать, что никогда не думала об этом. Не мечтала. Не представляла, как у очага Роб будет читать тайные заклинания. Как свечи вокруг, переплетение запахов, струящихся дымом из аромаламп. Танец теней на стенах. Волнение, что становится комом в горле.

Думала. И мечтала. Только тайно, по ночам, когда все спят и из свидетелей — лишь звезды, луна и скрипящие половицы чердака, где пылятся заброшенные картины. А по утрам говорила себе, что все это блажь, да и не мечтаю я об этом всерьез. Так, мысли…

А сегодня вдруг поняла — я готова.

Стать женой. Навсегда.

Полчаса нам не хватило. Нам не хватило и трех — когда я собралась, за окном была глубокая ночь. Бушевал осенний ветер, срывал последние листья с почти голых ветвей. Небо плевалось дождем, барабанило каплями по подоконнику. Уходить не хотелось, но Глеб звонил уже дважды. Кажется, я его разбудила, а теперь он не мог уснуть и злился.

Хорошо, что я не все вещи забрала из квартиры — блуза оказалась бесповоротно испорченной, а туфли совершенно не хотелось надевать снова. Никогда. Поэтому когда я нашла на нижней полке гардеробной старые потрепанные кроссовки, возникло желание их расцеловать. И джинсы в придачу. Брошь я оставила на тумбочке у кровати — на майке цвета хаки она смотрелась бы по меньшей мере нелепо. Заберу потом, все же теперь нет поводов обходить эту квартиру стороной.

Эрик собираться не мешал. Притих, думал о чем-то своем и ждал. Затем так же молча перенес меня на крыльцо дома атли.

Порывистый ветер забирался под тонкую куртку и заставлял ежиться. В свете фонарей, освещающих подъездной пути, тонкими нитями серебрился дождь. Многочисленными бликами отсвечивала плитка, блестели спины дремлющих машин.

Я обняла Эрика на прощанье и шепнула:

— Я ненадолго.

Он сдержанно кивнул, проверил амулеты, которыми я давно обвешена, как новогодняя елка. Затем поцеловал в лоб, отпустил и… исчез. А я осталась наедине с собственными мыслями.

Ключи у меня остались еще с тех времен, когда я была атли. Назад их никто не требовал, а я и вовсе забыла о их существовании, пока недавно не нашла, прибираясь в квартире.

В гостиной царил полумрак. В камине тлели почти полностью перегоревшие дрова. На диване скомканно притаился забытый кем-то пушистый плед. На журнальном столике лежал томик Дюма с закладкой посредине. Когда-то я вот так же читала здесь по ночам…

Воспоминания — горько-сладкие, острые, пряные — всем скопом обрушились на меня, словно из ведра окатили. И я поняла: никогда больше не буду я здесь читать. Не буду спускаться к ужину, болтать с Глебом на крыльце, кутаясь в клубы сигаретного дыма. Никогда не буду стоять на небольшом балкончике в своей спальне и смотреть на ночное небо. Возможно, скоро, я вообще не буду здесь бывать. Если я и Эрик… если мы…

— Поля?

Голос со стороны коридора, ведущего в кабинет, заставил вздрогнуть и обернуться. Вот она — главная причина того, что никогда уже не будет, как раньше. Глупо было позволять себе поверить — пусть и на миг — что можно войти в одну и ту же реку дважды.

Влад уже шагнул в гостиную, но замер, заметив меня. В руке — папка с документами, рубашка расстегнута. Непослушная прядь упала на лоб, мешая смотреть. Небрежно-очаровательный образ, который он так редко примерял.

И я призналась себе — не все перегорело. Но если я действительно хочу построить семью с Эриком, нужно сжечь дотла. Сегодня же. Облить напалмом и…

— Привет…

Полумрак. Света торшера не хватает, чтобы проявить настроение на лице, отчего оно кажется загадочным и опасным. Тени неизменно приносят с собой романтику недосказанности.

— Случилось что?

Я покачала головой и почувствовала, как меня затапливает вина. Та самая, что воском застывает вдали от тепла, а вблизи плавится и течет, обжигая. Хотя вина эта родилась исключительно благодаря моим комплексам — я ведь ничего Владу не должна.

— Я к Глебу.

Тени рисуют облегчение на его усталом лице. И надежда скользит в улыбке. Тишина гостиной четко выделяет его шаги — мягкие, крадущиеся, кошачьи. Треск поленьев в камине, извержение искр — как предупреждение.

Поздно. Он рядом.

— Ты дрожишь. Замерзла?

Обнял за плечи, по-хозяйски так, словно имеет право не только обнимать, но и все остальные права владельца прилагаются, только он не спешит их использовать, а только дает сигнал: смотри, мне все можно. А я осторожно, но настойчиво высвободилась, словно давая понять: нельзя. Уже нет, хотя еще вчера я сомневалась и думала, или не думала совсем, а творила глупости… Неважно. Вчерашний день был пропитан вседозволенностью, сегодняшний же вернул в реальность.

— Не стоит.

Удивился. Замер. Даже на шаг отступил, наверное, чтобы рассмотреть меня лучше. И лицо мое, скорбное и виноватое, хотя вину я отчаянно гнала. Моя жизнь. Мои решения. Сам ведь говорил: подумай. Подумала.

Несколько секунд, немая сцена в темной, пустой комнате, в которую сочится из окон свет фонарей, а на стекле — полупрозрачные точки сентябрьского дождя. Осень просится в дом, но ее не пускают. Осени нет места внутри.

Влад всегда мне нравился тем, что понимал многое без слов. Вот и сейчас понял. Отвернулся, глаза отвел и постарался придать лицу каменное выражение. Не вышло. Эмоции иногда берут над нами верх.

— Извини, — зачем-то шепнула я, хотя извиняться не должна была. Но другие слова на ум не приходили, а молчание — разрушительное бездействие.

— Ну почему? — Он вскинулся, ироничная улыбка добавила драматизма в не без того напряженный разговор, состоящий из коротких фраз. — Почему когда я хочу все сделать правильно, всегда остаюсь ни с чем?

— Правильно — это как? — нахмурилась я.

По полу ползли причудливые тени. Камин снова притих, отблескивая горячим желтым, а по подоконнику снаружи забарабанили крупные капли. Дождь усилился. Выйти бы наружу, а не задыхаться здесь в неправильных диалогах. Так всегда: опрометчивые действия оканчиваются сложными словами. Или еще чем похуже.