Ксюша Ангел - Я - хищная. Ваниль и карамель

Я перешагнула границу, защищающую землю от чужаков, ступила во двор. Туфли на тонкой подошве совершенно не защищали от холода. Я судорожно терла пальцы рук, они онемели и не слушались.

Когда он спит, он милый. Раскидывается на кровати, так, что мне нет места. Я сижу в глубоком, мягком кресле и смотрю, не в силах оторваться, как он спокойно дышит…

Пересекла просторный двор, шагнула к дому. Пять ступеней. Дверь.

Трясущаяся рука легла на ручку…

Синий. Он любит синий. И морепродукты. Когда он нервничает, я могу успокоить. Сажусь сзади, распускаю мягкие, как шелк, волосы, и провожу по ним пальцами. Он закрывает глаза и жмурится. Громко дышит. А потом оборачивается, обнимает меня и мы молчим. С ним не нужны слова.

Я зажмурилась и потянула ручку на себя.

Он заразительно смеется — громко, раскатисто. А от его улыбки становится теплее. Шершавый подбородок с ямочкой. Большие ладони, в которых мои просто тонут.

В коридоре темно, и приходится идти на ощупь.

Я родила ему сына.

Я толкнула дверь и вошла в комнату.

Повсюду свечи. Скади очень почтительно относятся к огню, и он занимает почетное место в их ритуалах. Как и запахи. Сейчас тут особый букет. Иланг-иланг и лилия. Легкий сандаловый шлейф.

Роб одет в белое, как и я. В руках — распахнутая книга. Он вне круга, у стены, тени от огня заползают ему на плечи и цепляются за рясу гибкими лапами. Душно. Вокруг все в тумане от аромасмесей, что дымятся в углу, в старинной лампе.

— Сними обувь, — велит Роб, и я послушно разуваюсь. Влажный пол холодит ступни. Ступни — единственное, что я чувствую. Остальные части тела больше не подконтрольны.

Эрик в кругу. В черном, как и тогда, когда я впервые увидела его. Рубашка наполовину расстегнута, волосы распущены и отливают золотом в ярком свете ритуальных свечей. Он серьезен. Смотрит на меня, и по взгляду не поймешь, светлы ли его мысли. В потемневших глазах — что-то глубокое, опасное, обжигающее. И кожа горит там, где ее касается этот взгляд.

Он пахнет карамелью…

— Присядь в круг, — приказывает Роберт.

Я близко. Дыхание прерывистое, и руки дрожат. Вверх по коже ползет, извивается, впитывается в вены тепло. Я смотрю в глаза Эрику и стараюсь не потерять сознание. Все плывет — стены, потолок, свечи в витиеватых канделябрах, Роб в белом, до пола, балахоне. Очертания становятся нечеткими, голову заполняет туман, сандал проникает в мозг и дурманит.

— Ты очень красивая, — шепчет Эрик, и его голос дрожит. Все вокруг дрожит, даже воздух. Покрывается рябью и вибрирует.

Роберт говорит слова. Они сливаются в низкий, непрекращающийся гул. Колени давит жесткий пол, я смотрю на очертания круга и на знаки стихий. Вода на западе. На севере — воздух. Восточное пламя и южная земля. И вот уже не Роб — боги шепчут мне в уши, но я не понимаю ни слова.

Дыхание Эрика разрывает ткань реальности. Передо мной другой мир — весь в трещинах — и из них сочится кен. Его кен. Сладкий. Я вдыхаю эту смесь — благовония и тягучая карамель.

Хочется его коснуться — неудержимо, до покалывания кончиков пальцев. Но я понимаю: нельзя. Еще не время. Будут еще слова, и я их услышу. А пока сижу. Смотрю в пол, на белую краску и трепещущие кляксы теней.

А потом понимаю: они оба на меня смотрят. Роберт — выжидающе, и Эрик… почти испуганно. Боится, что передумаю. Дыхание затаил. Мир обретает целостность, давит, распирает меня изнутри.

— Нам нужно взяться за руки, — шепчет Эрик, и я уже потом понимаю, что губы его не шевелятся. Он говорит мысленно, его слова во мне, и я отвечаю — в нем уже: «Хорошо». Ладонь касается ладони, по коже — искры, и кен, кажется, стекает прямо на пол. Мой? Его? Он смешивается, мы исторгаем его, как ненужное, как то, что необходимо отдать. Кен клейкий и застывает на коже.

— Соедините свой кен там, откуда он выходит в мир, — наконец, я понимаю хоть что-то из того, что говорит Роб. Голова кружится от карамели, от горячих, обезоруживающих взглядов, которые заставляют раскрываться, распечатывать самые глубокие тайники. Хочется кричать и плакать, смеяться и танцевать. Мои ладони уже не единственное, что отдает кен. Он сочится, выступает потом на коже. Жила набухла и пульсирует. Эрик с силой сжимает мои руки, Роберт снова говорит тарабарщину.

Дышу. Стараюсь, во всяком случае, не потерять связь с реальностью. Мы у источника скади. В Липецке. За стенами — город. Магистрали и супермаркеты, кафе и спортзалы, офисы, парки, больницы. Но мир все равно ускользает, меняется, пол засыпает песком — теплым и мягким, в потолке — небо, голубое, без единого облачка. Мы с Эриком, не отрываясь, смотрим на неподвижную гладь воды.

— Соедините свой кен там, где он уходит в землю, — врывается в наш мир голос Роба. Эрик улыбается. Глаза все так же темны, почти безумны. Безумие завораживает. Пол уже не холоден. Нет, не пол — песок. Его греет солнце. Наши колени соприкасаются, жила исторгает очередную порцию кена.

Я должна сказать «согласна». Или не должна? Или я уже сказала?

— Запечатайте кен в жиле друг друга, — громогласно приказывает Роб.

Мутит. Голова кружится, перед глазами плывет, и я уже не отличаю видения от реальности. Где мы? На пляже в выдуманной хельзе или же у источника скади? Кто говорит с нами?

Кто мы?

Кто?..

Эрик кладет ладонь мне на живот и шепчет:

— Верь мне…

Я вдохнула, чтобы ответить, но не успела. Жилу обожгло, в нее хлынул кен, и она поддалась, открываясь. От кончиков волос до кончиков пальцев ног я больше не принадлежала себе.

Я больше не…

Смеюсь. И слезы текут. Глаза закрыты, но я знаю, что Эрик улыбается. Я знаю все о нем, а он — обо мне. Его кен говорит мне, что делать.

Я поднимаю руку, касаюсь его живота — в том месте, где напряжена и звенит сильная жила. Теперь-то я знаю, насколько она сильна… И равно перед тем, как провалиться в беспамятство, направляю в нее горячий поток кена.

Я дышала. Во всяком случае, старалась. Вдох-выдох. Свет золотом струился по стенам, стекал на пол, окружал. Проникал в нас, вспыхивал искрами на кончиках волос Эрика.

Он обнимал меня и улыбался. Моя голова лежала у него на коленях, его пальцы гладили меня по щеке. Амулет на груди нагрелся, но дискомфорта не доставлял. Тепло растекалось по коже — приятное и живое. Казалось, воздух вокруг пропитался жизнью. А еще карамелью и ароматом лотоса — сейчас я чувствовала и его.

Я лежала, старалась дышать и думала о том, что ни один священник ни одной религии не способен настолько связать двух людей, как обычный жрец любого племени. Мне повезло родиться хищной. Я испытала это. Моя жила трансформировалась в нечто новое, распирала, росла, пульсировала. Эрик держал ладонь у меня на животе, и это было самое прекрасное, что я когда-либо ощущала.