Юлия Пушкарева - Хроники Обетованного. Осиновая корона (СИ)

- А есть разница? - мать дёрнула плечом и выпрямилась, постепенно успокаиваясь. Уна смотрела, как она проводит кончиком языка по пухлым губам - точно Мирми, отведавшая сливок, - и понимала, что момент безнадёжно упущен. - Разбойники или наёмные убийцы... Они в прошлом. А нам нужно жить дальше, Уна. Мы обязаны жить дальше.

- Ты не обращаешься ни к наместнику Велдакиру, ни к королю. Я думала...

- Зачем лезть в улей - чтобы пчёлы разлетелись и ужалили? Нет, Уна, - мать грустно улыбнулась. - Нам никто не поможет. Если и выяснится, кто подослал этих негодяев, это не вернёт твоих отца и дядюшку... Они гниют вон там, - она кивнула в сторону усыпальницы. - И так теперь будет вечно. У Горо было полно врагов в Ти'арге. Больше, чем ты думаешь. Да и юный Риарт мог связаться с дурными людьми... - она вздохнула. - Как бы там ни было, я не желаю и не стану впутывать в это тебя. Никакая грязь не должна тебя касаться.

Уна хотела перехватить поудобнее тяжёлую лампу, но случайно прижала палец к раскалённому стеклу и зашипела от боли.

- То есть ты смирилась? Ты согласна оставить всё, как есть, и не добиваться правды?

- Правды иногда лучше не добиваться, - веско сказала мать.

В груди у Уны что-то горело - с неприятным и жирным чадом, как факел мастера Нитлота. Она поняла, что не скоро сумеет озаботиться поисками ежевики.

- Так чего же тогда ты хочешь от меня ?

- От тебя, дорогая? Ах, сущих пустяков. Выйди замуж за достойного лорда и будь счастлива - только и всего. Как только закончится траур, мы подыщем...

- Как только закончится траур? - Уна бросила сумку на землю, стараясь унять дрожь в пальцах. Дар огненной рекой давил изнутри ей на вены, шептал ужасные слова на чужих языках - слова о ненависти и мести. Мать попятилась. - По-твоему, всё это так легко?.. Теперь, когда мы без отца и дяди Горо, когда убили Риарта? Когда я стала... белой вдовушкой ? - Уна усмехнулась. - Так ведь это называют крестьяне - невесту, у которой умирает жених?

Мать поморщилась.

- Милая моя, я столько раз говорила: повторять все эти нелепицы за простолюдинами...

- Я не пойду по этой дороге, мама. Ты не заставишь меня - разве что силой. Я выясню, кто убил дядю Горо и с кем, как ты сказала, связался Риарт... И что было в том письме, что ты приказала сжечь. Клянусь.

- А я клянусь, что не позволю! - женщина с осиновым листом на щеке тихо шагнула к Уне; её рука взметнулась в повелевающем жесте. Глаза казались чёрными, а не карими - двумя кусочками чёрного стекла на бледном, белом при луне, лице. - Этого не будет, Уна, пока я твоя мать! - её окрик вспугнул стайку ночных мотыльков, и они покинули куст, печально трепеща крыльями. - У тебя другая судьба. Отражения не будут вертеть тобой, пока я жива!

Всё. Терпеть Уна больше не могла. Она видела, как в неё - в переполненный кувшин - гулко и медленно, захватывающе медленно, падает большая последняя капля. Красная - не то вина, не то крови.

Она поставила лампу на траву, тоже подняла руку, и между пальцев затрещали крошечные голубоватые молнии. Мысленно произнесённого, пропущенного через сито воли заклятия хватило, чтобы удерживать их, - но Уну так трясло, что она не была уверена, надолго ли его хватит.

- Если мать - то скажи мне правду. О чём ты жалеешь? Что было "глупо с твоей стороны", мама? - одна из искрящихся молний дотянулась до куста, и несколько листков тут же осыпались пеплом. Под ними Уна увидела целую россыпь ягод ежевики - но это было уже неважно. - Я хочу знать. Я должна . Ты знаешь, о чём я.

Не отводи взгляд не смей отводить взгляд смотри на меня - я требую .

Сила переполняла Уну; она сжала зубы и направила её в зеркало - так, чтобы пучок молний разгорелся ярче. Мать смотрела на неё, не моргая и жалко скривив рот; по напудренным щекам текли слёзы.

- Уна... О боги... Чего ты хочешь? Ты знаешь всё... То письмо...

- Нет, не письмо. И не наместник Велдакир. И не Риарт. Правда, мама - Та Самая. Мой Дар. Наше прошлое, - спроси прямо - змеиным жаром в виски. - Кто мой отец? Дарет Тоури?

У леди Моры подкосились колени. Она обняла осину, чтобы не упасть: роскошно струящаяся ткань плаща окутала серую, невзрачную кору.

На куст ежевики уселась сова. Повернула голову; жёлтые глаза-блюдца с немым вопросом впились в человеческую женщину. Ох уж эти люди - любой пустяк причиняет им боль...

Ответ Уна не услышала, а прочла по губам.

- Его брат. Альен.

ГЛАВА XIV

Альсунг, наместничество Ти'арг. Город Веентон

- Посмотри-ка, Шун-Ди-Го, что я нашёл в лавке этого толстяка... Как там его? Похож на шмеля из племени Двуликих-насекомых.

Шун-Ди вздохнул. По тону Лиса можно было сделать однозначный вывод: все на свете оборотни-насекомые заслуживают глубочайшего, чуть насмешливого презрения. Как, впрочем, и все толстые лавочники.

Лис только что вынырнул из ближайшего переулка (он любил появляться вот так - будто из-под земли вырастая), небрежно помахал Шун-Ди и двинулся к нему вдоль торговых рядов. Это было, по меньшей мере, необычно: мало что могло заманить Лиса на рынок, да и вообще - заставить озаботиться чем-то хозяйственным. Разве что особенно аппетитное мясо или колбасы, которыми славится Ти'арг - с жирным сыром или летними пряными травами. Этой страсти Лиса Шун-Ди не разделял, страдая изжогой от грубой северной кухни; но он был, увы, в меньшинстве.

Ибо Иней обожал мясо не меньше Лиса - иногда, как с благоговейным ужасом замечал Шун-Ди, даже больше. Комочки его мышц под серебристой чешуёй день ото дня росли и плотнели, крылья становились мощнее, на шее и макушке чётко обозначились изящные, острые гребни панциря. А ведь и единственной луны не прожил на свете... Маленькому юркому телу требовались еда и простор - слишком много еды и простора, больше, чем они могли себе позволить. Тесные, пыльные комнатки гостиниц и постоялых дворов запросам дракона явно не соответствовали.

Да и Шун-Ди в качестве опекуна, пожалуй, был далёк от совершенства. Иногда он думал, что его старик-воспитатель подошёл бы лучше. Да что там - даже практичный Ниль-Шайх или Сар-Ту, который привык возиться с животными... В те (нечастые) минуты, когда восторг от хмельного, острого запаха приключений и опасности сменялся размышлениями, Шун-Ди спрашивал себя, на своём ли он всё-таки месте? Он перебирал чётки в молитве Прародителю, но удавалось повторять про себя лишь: я еду неведомо куда в обществе дракона и оборотня. Я, Шун-Ди-Го, аптекарь с кровью раба.

Тогда на него накатывали тоска и растерянность. От них не спасали ни новые песни Лиса, ни скачка верхом по торговому тракту (с кожаным рюкзаком за спиной - его Шун-Ди купил в Хаэдране, проколол три крупных дыры и теперь всегда перевозил Инея в удобном укрытии; день ото дня дракончик тяжелел и всё больше оттягивал спину). Не спасала и греющая сердце, благодарная память о Сар-Ту - о головорезе, который мог выгодно продать их жизни, но не воспользовался этой возможностью. Такой поступок не просто дорогого стоил: в Минши его смело можно было счесть подвигом.