Анна Замосковная - Жена из другого мира (СИ)

Почему он в итоге превратился в такого мудака?

— Саш, ты ведь насчёт подселения несерьёзно? — В его голосе появились чуть ли не просящие нотки.

— Серьёзно. — Я премило улыбнулась. — Он теперь мой мужчина, не выгонять же его.

Павел оглядел Лавентина, освобождавшего подъезд от наших вещей. Уж накупили так накупили. Страшно представить, как будем таскать это по тоннелю между мирами.

Надо было не увлекаться, прожила бы без чая и кофе, без шоколадок.

С другой стороны, почему нет? Деньги есть, нести не так чтобы очень уж далеко, почему не побаловать себя вкусностями? В конце концов, жизнь предстоит опасная, в любой момент подстрелить могут, лучше не отказывать себе в маленьких удовольствиях, ведь каждое из них может стать последним.

Павел заскрипел зубами. Понимаю, Лавентин в чёрной коже с шипами и заклёпками, с длинными растрепавшимися волосами выглядел внушительно и достаточно асоциально, чтобы ожидать удара в ответ на грубость.

Блин, неужели Павел настолько себя не уважает, настолько труслив, что стерпит въезд моего любовника в квартиру?

— Я против, — процедил Павел, вернулся на кухню и захлопнул дверь.

Лавентин вопросительно на меня посмотрел.

У меня не было слов. Просто гадко на душе.

— Это твой муж? — прошептал Лавентин.

Очень хотелось вымарать этот факт из биографии. Но я кивнула.

— Да, неудачный брак — это всегда трагедия, — Лавентин пошёл за сумками с обувью. Проходя обратно, остановился. Нахмурился, глядя в пол. — Ты… эм…

Мотнул головой и отнёс вещи в спальню. Последним оказался пакет с запасом нижнего белья.

Оглядев пустую лестничную клетку, я заперла дверь.

Павел даже не спросил, куда и как я пропала, что со мной было, в порядке ли я.

Надеюсь, это он от шока такой неразговорчивый, а не потому, что ему абсолютно всё равно, что со мной.

Судя по скребущим звукам, он переворачивал на сковороде картошку. Стальные нервы.

А ужин у него экспроприирую. Вот что у Павла не отнять — так это умение обалденно жарить картошку. В мире Лавентина картошки вовсе нет.

Да, вот и вернулась. Чувства-то какие противоречивые: хочется и довести Павла до белого каления, и оказаться подальше от него.

Заглянула в кухню:

— Когда картошка будет готова?

Павел смотрел вытаращенными глазами:

— Саш, ты реально обалдела?

— Не более чем ты.

— Я Светку водил ненадолго и жить здесь ей не предлагал, — полушипел Павел. — Нет, я понимаю, нашла хахаля себе под стать, счастлива, но вселять его к нам — это перебор. Я в суд подам.

— Тогда я отпишу ему половину своей доли.

— Выгони его, — тихо прорычал Павел. — Давай.

И тут я сообразила, что он говорит едва слышно и с опаской косится поверх моей головы.

— Боишься его? — усмехнулась я.

— Отморозков всяких бояться нормально.

— Трус.

— Потаскуха.

— Это ведь оскорбление, да? — над самым ухом произнёс Лавентин.

— Да, — выдохнула я, покрываясь мурашками от его дыхания на затылке, от прикосновения ладоней к плечам.

Лавентин отодвинул меня в сторону:

— Ты должен извиниться перед Сашей.

— Вот ещё, — неуверенно фыркнул Павел.

— Если не возьмёшь свои слова обратно, мне придётся применить силу, — спокойно предупредил Лавентин.

Павел яростно на него смотрел. Скривившись, выключил газ и швырнул лопаточку на столешницу:

— Да подавитесь вы всем. — Набычиваясь, он попёр на нас, но возле неподвижного Лавентина остановился. — Дорогу.

— Только после того, как принесёшь извинения.

— Дорогу я сказал!!

— Саша, он благородного происхождения?

— Нет.

В следующий миг Лавентин заломил Павлу руку и выволок в коридор. Потащил к туалету. Павел вцепился в косяки. Пара ударов под колени — и он рухнул перед унитазом.

Всё происходило так быстро, что я возразить не успела.

Ухватив Павла за шею, Лавентин стал наклонять его голову в унитазную полость, приговаривая:

— По закону нашего мира человек неблагородного происхождения, оскорбивший длорку словом или делом и не осознавший своего проступка…

Упёршись ладонями в унитаз, Павел заорал:

— Извиняюсь! Извиняюсь я!

Лавентин навис над ним, придавливал к ободку:

— Хорошо надо извиниться, чтобы понятно было, за что, и что чувствуешь себя виноватым.

Хрипло дыша, Павел забормотал:

— Саша, прости, что оскорбил тебя.

И это ведь мой муж Павел, человек, отношения с которым я пронесла почти через всю сознательную жизнь.

Казалось, Лавентину не составляло труда удерживать его в опасной близости от дырки в унитазе, голос звучал уверенно и раскатисто:

— Повторяй: и если мой язык ещё раз посмеет…

— И если мой язык ещё раз посмеет…

— …произнести о тебе несправедливое и дурное.

— …произнести о тебе несправедливое и дурное, — придушенно буркнул Павел.

— …пусть тогда он отсохнет на веки вечные.

Веривший в колдовство, видевший моё исчезновение, Павел умолк. Лавентин надавил ему на затылок.

— …пусть тогда он отсохнет на веки вечные! — взвизгнул Павел.

Попятившись, Лавентин взглянул на свои руки. Отправился в ванную комнату и включил воду.

Побагровевший Павел обратил ко мне влажные глаза, губы дрогнули, будто намереваясь произнести очередное оскорбление, но он сдержался.

Я глубоко вдохнула. Ещё и ещё.

Лицо Павла перекосило жгучей ненавистью. Приподнявшись, он захлопнул дверь в туалет, отрезая себя от нас.

Из ванной вышел Лавентин, постучал к нему.

— Идите вы, — огрызнулся Павел.

— Я просто предупредить хотел, — добродушно произнёс Лавентин. — Это за первое оскорбление купание в нечистотах, за второе — лишение языка. За недозволенное прикосновение к главе рода — отсыхание руки. За попытку убийства — смерть через повешение. Ты не слишком буйный, но мне кажется, лучше предупредить, что я прослежу за исполнением закона в случае его нарушения.

С той стороны что-то невнятно пробормотали.

То, что происходило — это немыслимо просто.

Даже живой дом Лавентина в момент моего неосознанного контроля казался более реальным, чем это мгновение.

Оказывается, я так забегалась по другому миру, что не смогла оценить и принять случившееся здесь пять дней назад.

Измена Павла, то, что он оказался вовсе не таким, каким я представляла — всё это ещё не вписывалось в картину моего мира.

А теперь снова обрушилось ужасным осознанием.

К прежней жизни возврата нет.

К Павлу возврата нет.

Всё перевернулось.

Разглядывая меня, Лавентин обеспокоенно уточнил:

— Ты в порядке?

— Не знаю, — пожала плечами я. — Просто обидно, что всё так кончается. Обидно, что он… — голос дрогнул, — оказывается, совсем-совсем меня не любил, что всё…

Я задохнулась.

Мой мир рушился окончательно.