Келли Барнхилл - Девочка, испившая Луну (ЛП)

И это была первая ложь, которую она когда-либо говорила. Даже вопреки тому, что её слова были чистой правдой.

Глава 18. В которой обнаруживается ведьма.

Ксан не помнила, когда в последний раз она путешествовала столь медленно. Много лет не истощалась её магия, но не было никаких сомнений, что сейчас она утекала куда быстрее. Теперь, казалось, она превратилась в крошечную струйку, что текла сквозь узкое отверстие в её пористых костях. Она видела всё серым, слух ухудшился, и бедра страшно болели (и левая нога, и нижняя часть спины, и плечи, и запястья и, как чудно, её нос). И состояние всё ухудшалось. Совсем скоро она не сможет держать Луну за руки, не коснётся её лица, не прошепчет, что любит её. Остался только последний раз – но этого уже слишком много.

На самом деле Ксан не боялась умереть. А зачем? Она ведь помогла облегчить боль сотням, тысячам людей, готовясь к этому пути в неизвестность. Она видела много раз лица людей, что отправлялись в последний путь, видела их удивлённый взгляд и дикую, безумную радость. Ксан была уверена, что опасаться ей просто нечего. Да и, в конце концов, у неё было ещё время… Месяц за месяцем она близилась к своему концу, что будет, она знала, далёк от достоинства. Когда она воскрешала свои воспоминания о Зосиме (а это, вопреки всем усилиям, было трудно), она видела его гримасы, его дрожь и пугающую худобу. Она вспоминала терзавшую его боль. И не хотела пойти по его стопам.

Она говорила, что всё это ради Луны. И это была чистая правда. Она любила эту девочку всё сильнее с приступом боли в спине, с каждым кашлем, с каждым ревматическим вздохом, и каждая трещина в её суставах наполнилась любовью. И не было ничего, что она не в силах была выдержать ради этой девочки.

И она должна была рассказать ей об этом. Конечно же, она должна!

Совсем скоро, повторяла себе Ксан. Совсем-совсем скоро, но только не сейчас. Ещё слишком рано.

От протектората шёл длинный пологий склон, что как раз вёл вниз, туда, где располагалось огромное болото – Буг и его Зирин. Ксан поднялась на скалистый уступ, чтобы посмотреть на город в последний раз, прежде чем спуститься вниз.

В этом городе что-то было. Слишком уж много печали зависло над ним – и вилась она настоящим туманом. Оказавшись куда выше этого огромного печального облака, Ксан, хватаясь за спину, корила себя.

- Старая дура! – пробормотала она. – Скольким людям ты успела помочь? Сколько ран ты исцелила, сколько сердец успокоила? Сколько душ ты проводила на своём пути! И тем не менее, вот они, эти несчастные люди, мужчины и женщины, эти бедные дети, которым ты отказалась помочь! Ну что, что скажешь себе, старая ты дура?!

И ей нечего было ответить самой себе.

И она по сей день не знала, почему.

Она только знала, что чем ближе, чем скорее она умрёт, тем больше отчаянного желания было уйти – или остаться.

Она покачала головой, спустилась вниз к городу по склону, шурша гравием, листьями своих бесконечных юбок. И, шагая, она вспоминала. Вспомнила свою комнату в старом замке, вспомнила двух драконов, вырезанных на камнях по обе стороны от камина, изломанный потолок, открытое небо, которое магия не позволяла прорвать дождям. И она помнила, как забиралась в свою импровизированную кровать, прижимала руки к сердцу и молила звёздам, чтобы заполучить хотя бы одну ночь, которую не изрезали бы кошмары. Но никогда не происходило этого – и она помнила, как рыдала, уткнувшись в свой матрас, и лила слёзы. И помнила голос по ту сторону двери. Тихий, сухой, колючий голос, что всё шептал и шептал. Больше, больше, больше.

Ксан плотно завернулась в плащ. Она не хотела дрожать. А ещё она не хотела ничего вспоминать. Она покачала головой, чтобы отогнать дурные мысли, и двинулась вниз по склону, растворяясь в страшном облаке.

Сумасшедшая в башне увидела, как ведьма ковыляла сквозь деревья. Она была далеко, очень далеко, но глаза сумасшедшей могли видеть всё на свете, если она того хотела.

Если б она знала, как это сделать, прежде чем сошла с ума! А может, она и знала. Не замечала просто. Она однажды была преданной дочерью, после влюблённой девушкой… А потом была будущей матерью, что считала дни до прихода собственного ребёнка. Может быть… Потом всё просто пошло не так.

Сумасшедшая осознала, что она, может быть, знала о многом. О невозможном. Ведь мир, что таился в её безумии, был усеян сверкающими камнями и драгоценностями. Человек мог уронить на землю монету и никогда её не отыскать, но ворона обнаружит по короткой вспышке. А знание – это сверкающий драгоценный камень, а она – ворона. Она рвалась к ним, хватала и забирала. Она столько всего знала! Например, где жила ведьма. Она могла добраться туда, даже с завязанными глазами, если б её хоть на день выпустили из башни. Она знала, откуда колдунья забрала ребёнка. Знала, на что походили города.

- Как наша пациентка поживает этим утром? – каждый день говорила ей старшая сестра. – Ну, сколько ж горя терзает её несчастную душу? – а она была голодна. Сумасшедшая могла это почувствовать.

Нет, но сумасшествие не мешало ей говорить. Вот только она сказать ничего не могла.

Много лет сумасшедшая мучила главную сестру. Много лет она, как хищница, готовилась к прыжку (и, как она поняла, поедала печаль. Нет, об этом она прежде никогда не знала. Она отыскала это, как и всё остальное, и щель в мирах испугала её вновь). Много лет она лежала молча лежала в своей камере, а старшая сестра наедалась её горем.

А после однажды не пришла печаль. Сумасшедшая научилась останавливать её, отбрасывать в сторону и прятать. Надежда. И сестра Игнатия всё чаще и чаще уходила голодной.

- Умная, - тонкая линия её губ шептала эти слова. – Ты заперла меня. Пока что.

Это они её заперли, эта сумасшедшая мысль, и крошечная искра надежды воспламеняла её душу. Сейчас.

Сумасшедшая прижалась лицом к толстому стеклу окна. Ведьма сейчас хромала в сторону городских стен, равно как Совет нёс последнего ребёнка к воротам.

Ни одна мать не вопила. Ни один отец не кричал. Они не боролись за их обречённого ребёнка, они только ошеломлённо наблюдали, как младенца отвели в ужасный лес, полагая, что он позволит удержать тонкую грань. Они смотрели на них в страхе.

Дураки, сумасшедшие! Это всё, хотела сказать она, неправильный путь.

Сумасшедшая нарисовала карту на соколе. Да, она могла позволить чему-то случиться, и ничего сейчас не могла объяснить. Это было правдой – прежде чем они пришли за ребёнком, прежде чем она оказалась в этой башней, - одна мера пшеницы становилась двумя, ткань становила тонкой, как бумага, роскошной и сильной в её руках. И долгие годы в башне делали её дар четче и яснее. Она отыскала в зазорах мира кусочки волшебства и поймала их.