Наоми Новик - Выкорчеванная

— А кроме них, сколько еще у тебя родственников? — завороженно спросила я.

— О, у меня… полагаю, шестьдесят семь праправнуков? — ответила она, подумав несколько мгновений. — Возможно сейчас больше. Они мало-помалу разъезжаются. Только часть из них послушно пишут мне на каждый новый год. А большинство даже не вспоминают, что происходят от меня, если вообще знают об этом. Сейчас в их молочной коже лишь немного чая, но это лишь не дает обгореть на солнце, а мой муж уже сто сорок лет как умер. — Она сказала это просто, словно это больше не имеет никакого значения. И думаю, так и было.

— И это все? — Я чувствовала почти отчаяние. Пра-правнуки, половина из которых затерялась, а остальная часть настолько отдалились, что осталось только вздыхать по Рагостоку и чувствовать лишь легкое раздражение. Этого казалось недостаточно, чтобы поддерживать в ней привязанность к миру.

— Начать с того, что у меня нет других родственников. Моя мать была рабыней из Намиба, но она умерла, рожая меня, так что это все, что мне о ней известно. Один южный барон купил ее у купца-мондрианца, чтобы придать значимости своей жене. Они проявили ко мне доброту еще до того, как выявился мой дар, но это была доброта хозяев. Они не стали мне семьей. — Она пожала плечами. — У меня были любовники, время от времени. В основном солдаты. Но когда взрослеешь, они становятся сродни цветам — ты знаешь, что бутон завянет, даже если поставишь букет в вазу.

Я не сдержалась от взрыва возмущения:

— Так зачем… оставаться здесь? Зачем беспокоиться о Польне или… о чем-то еще?

— Я ведь еще не умерла, — едко ответила Алёша. — И мне не наплевать на хорошую работу. У Польни хорошая королевская династия. Они служат народу, строят библиотеки, дороги, создали университет и удачно воевали, не позволяя врагам себя разбить и все разрушить. Они оказались полезными инструментами. Если бы они стали злыми и испортились, я могла бы уйти. Я бы не стала делать мечи для солдат, которых повел бы кто-то вроде этого сумасбродного Марека, лишь бы ему выиграть дюжину войн ради собственной славы. Но Сигизмунд разумный человек и хороший муж. Я с радостью помогу ему удержать стены.

Она увидела мучение на моем лице и с грубоватой теплотой добавила:

— Ты научишься принимать это не так близко к сердцу или любить другие вещи. Как бедняга Балло, — с оттенком суховатой печали, но недостаточно сильной, чтобы назвать это скорбью. — Он сорок лет прожил в монастыре, иллюстрируя рукописи, прежде, чем кто-то заметил, что он не стареет. Думаю, он всегда был немного удивлен тем, что стал волшебником.

Она продолжила заточку, и я вышла из комнаты недовольная и огорченная сильнее, чем до того, как спросила. Я думала о взрослеющих братьях, о маленьком племяннике Данюшике, подарившем мне с серьезным лицом свой мячик, о том, как его маленькое личико с годами становится стариковским, усталым, покрывается морщинами. Все, кого я знаю, умрут и для моей любви останутся только дети их детей.

Но так лучше, чем никого совсем. Лучше, чтобы эти дети могли без опаски бегать в лес. Если я буду сильной, если мне дана эта сила, я смогу их защитить. Ради моей семьи, ради Каси, ради тех двух малюток, спящих в кровати и всех тех, кому приходится спать в тени Чащи.

Я сказала это себе, и постаралась поверить, что этого будет достаточно, и все равно было холодно и горько думать об этом, находясь в одиночестве посреди коридоров. Несколько младших горничных только-только приступили к своим дневным обязанностям, тихо заходя и выходя из покоев знати, помешать угли, как ни в чем не бывало, словно король не умер вчера. Жизнь продолжалась.

— Нам не нужно следить за огнем, Эльжбета, — сказал Соля, когда я открыла дверь: — Просто принеси нам горячего чая и завтрак. Умничка. — Огонь в его большом каменном камине уже горел, облизывая пару свежих поленьев.

Ему не приходилось ютиться в каморке, населенной горгульями. У него была пара комнат и каждая в три раза больше той, в которую по его распоряжению запихнули меня. Каменный пол был покрыт слоями белых ковров, мягких и пушистых. Должно быть он пользовался заклинанием, чтобы держать их чистыми. Через пару открытых дверей во второй комнате была видна большая кровать с навесом, помятая и неопрятная. В её изножии вдоль широкой деревянной панели летел резной сокол. Его глаз был сделан из одного большого гладкого полированного золотистого камня с таращившимся с него узким черным зрачком.

По центру комнаты стоял круглый стол, за которым рядом с Солей, угрюмо растянувшись в кресле, задрав на стол ноги в сапогах, сидел Марек в ночной рубашке и в накинутом поверх халате с меховой оторочкой. На столе на серебряной подставке стояло высокое, длиной в мою руку, овальное зеркало. Спустя мгновение я поняла, что не вижу в нем занавески кровати, но не потому что смотрю под каким-то странным углом. В зеркале вообще ничего не отражалось. Оно словно невероятное окно показывало внутренности какого-то шатра, покосившийся шест посредине, поддерживающий тканные боковины, а узкий треугольный вход перед нами открывался на зеленеющее поле.

Темные колодцы глаз Соли внимательно вглядывались в зеркало, примечая малейшие детали. Марек следил за его лицом. Они не замечали моего появления до тех пор, пока я не оказалась бок о бок с ними, и даже тогда Марек едва удостоил меня взглядом:

— Где тебя носило? — спросил он, но, не дожидаясь ответа, добавил: — Перестань постоянно пропадать, иначе повешу тебе на шею колокольчик. У Росии здесь в замке должно быть есть шпион или даже полдюжины — они проведали о том, что мы направляемся к Ридве. Я хочу, чтобы ты всегда была под рукой.

— Я отсыпалась, — сварливо ответила я, только потом вспомнив, что вчера он потерял отца, и почувствовала себя виноватой. Но по его виду нельзя было сказать, что он сильно горюет. Должно быть короли и принцы сильно отличаются от обычных отцов и детей, и он не простил отца за то, что тот бросил королеву в Чаще. И все же я ожидала увидеть у него покрасневшие глаза, если не от потери родного человека, то хотя бы от растерянности.

— Ну конечно! Чем же еще остается заняться, как не выспаться? — едко произнес принц, и снова уставился в зеркало. — Да куда они все до одного, ко всем чертям, запропастились?

— Выстроились на поле, — не отводя взгляда, отстраненно ответил Соля.

— Где должен быть я, если бы Сигизмунд не был таким скользким политиканом.

— В смысле — если бы Сигизмунд был полным идиотом, а он им не является, — ответил Соля. — Сейчас он не отдал бы тебе победу, если бы не хотел заодно отдать корону. Уверяю тебя, ему хорошо известно, что у нас есть пятьдесят голосов магнатов.