Лидия Евдокимова - Тёмное солнце

Морстена она не слышала и не видела.

— Ветрис! — Киоми, закрыв лицо руками, отвернулась от подошедшего к ней варвара, чьи светлые волосы выделялись на фоне закутанных в шкуры и тряпки горцев. — Нет, нет, не смотри на меня…

— Киоми, — Коэн подбежал к ней, скрипнув камешками под подошвами своих сапог. — Мать-Луна, что с тобой случилось?

Он отвел в сторону крепко прижатые к лицу служанки ладони, и дрогнул от неожиданности. Седые волосы, морщины, проступившие на изможденном лице, и наполненные темнотой глаза цвета угля показались ему чужими, но все же он рассмотрел за этими чертами прежнюю Киоми, и переборол свой секундный страх.

— Пещеры под горой, — сказал он, наполовину утверждая, наполовину спрашивая. — Призраки проклятых дварфов. А где твоя госпожа?

— С госпожой все в порядке, — Киоми, которой упоминание её повелительницы напомнило о долге, сдержала рыдания, понимая, что вряд ли дождется от мужчины сочувствия. Потерев ладонями красные глаза, она поднялась с камня, но в звоне браслетов, уцелевших после всех испытаний и бегства, звучала нота беспокойства и горечи. — Она жива.

— Хорошо, — попытался удержать её за руку Ветрис, но служанка увернулась от его прикосновения, отстранившись. — Я привел тхади и горцев, — немного преувеличил он свои достижения, умолчав, что был пленником и едва не утратил свои способности. Об этом, пожалуй, он не рассказал бы никому, даже если бы от того зависела его жизнь.

«Сердце Долины, наверное, сейчас заходится в бессильной ярости, пытаясь достучаться до меня, — подумал Коэн, озирая поле битвы внизу и не скрывая интереса. Боевая магия Тьмы была эффективной, и что греха таить, красивой. Властелин Севера перемалывал скорпионов, как мельница — зерно, оставляя после себя только шелуху сгоревших панцирей и пятна шипящего яда. — Хотя, Безымянных не поили настоями. Так что все в порядке».

Тхади, которые, как один, настояли на том, чтобы идти вместе с горцами, вытащили свои мечи, и подошли к краю обрыва. Затянув тягучую, как дуновение северного ветра, и такую же заунывную песню, они раскачивались, блестя в полумраке рассвета зеленоватой кожей на мощных мускулистых спинах. Внизу продолжалась битва Тьмы с серой смертью.

В такие моменты сознание и разум отступают прочь, оставляя телу и силе решения возникающих проблем. Меч темноты, соединившись с новым носителем, открыл бездну энергии и потребовал взамен свободу — пока на время боя. Морстен понимал, что держит в руках, и знал историю этого любопытного предмета, изредка упоминавшегося в записях Замка. Как правило, с кучей нелицеприятных эпитетов. Никто не знал, или не хотел говорить, как именно был создан внешне невзрачный клинок, казавшийся угольно-черным при любом освещении, и впитывавший свет. Но Гравейн вспомнил, словно кто-то подсказал ему, вложив знание в разум, что Замок приложил самое что ни на есть живейшее участие в сотворении этих инструментов. Еще на заре цивилизации, когда Империя только захватывала земли и возводила свои золотые города, а Замок еще странствовал по миру, исследуя его пределы и разыскивая источники сил, повелители Маракеша решили сделать в первой кузнице столицы оружие света, которое должно было принести им победу в грядущих противостояниях сил. Чтобы равновесие не нарушалось, Тьме пришлось прервать свое путешествие по миру, и вернуться на Север, отданный ей при разделе земель. Там Замок впервые оседлал вулкан, и оставался на месте несколько десятилетий.

Над столицей Империи воздвиглись золотые минареты и пирамиды дворца, представлявшие собой самое грозное оборонительное оружие, и способные сжечь любую армию на расстоянии нескольких десятков лиг. На далеком севере, в снегах и льдах, пользуясь помощью первых тхади, Замок отковал несколько черных клинков, дарующих своим владельцам прямой доступ к силам Тьмы. Вооружённый таким мечом человек приобретал мощь и живучесть, но не становился бессмертным, и не мог в одиночку перебить армию. Но мог задержать её настолько, чтобы подошедшие подкрепления ударили во фланг, разметав боевые порядки и смешав ряды…

Их применяли редко, когда Свет или союзное ему Серебро усиливались настолько, что бросали вызов Тьме и втаптывали её полки в северные льды, делая их красными от крови людей и тхади. Когда поражение было неминуемым, или других шансов не было — лучшие воины брали в руки черные клинки, окропляя их своей кровью, и сражались с многократно превосходящим противником, уничтожая сотни и тысячи, прежде чем пасть от истощения или ран.

В стычке с десятком носитель меча выходил победителем, с сотней — мог расправиться за обозримое время, тысяча солдат при поддержке лучников наверняка убивала его, завалив трупами.

Властелин имел немного больше запасов своих личных сил, и крепость тела, позволявшие ему вести бой очень долго. Но, вступив в сражение, он не мог остановиться и выйти из него — меч привычно выполнял заложенные в него при создании команды, первой из которых было «ни шагу назад». А второй — «биться до последнего врага».

Зато у Морстена было время подумать, и просчитать свои шансы. Пеленгас, как бы силен он ни был, не отважится на прямое столкновение, и даже армия скорпионов, приведенная им, имела свой предел. Больше наличных сил у повелителя Смерти не было. Если не считать призраков, вышедших из подземелий.

Но за обозримое время, если не случится ничего выходящего за рамки, их можно было перебить.

«Вопрос в том, проживу ли я достаточно, чтобы изрубить и сжечь магией все эти мириады насекомых, — подумал Морстен, отметив протянувшиеся от скалы к нему огненные дорожки, угасшие спустя десяток секунд. Золотистая пыль от сгоревшего воздуха и сухой травы продолжила висеть в воздухе, сохраняя путь для отступления. Но северянин не мог воспользоваться им, пока не справится со своим клинком. — Вот такая ловушка. Замок предупреждал».

Он увидел, как увернулось от очередного броска насекомого, источающего вонь смертного яда, его тело, испепелив скорпиона, на место которого встало с десяток тварей. Искры огоньков наверху склона подсказали ему, что там находятся союзники, пришедшие на помощь. Среди темноты он почувствовал огни сознаний верных тхади, которые, басовито жужжа одной из своих песен, связывались с ним, стучась в броню, скрывавшую разум.

«Бойцы, — подумал он с горечью, — я слышу вас, но не могу ответить. Не тратьте сил».

Один из тхади, взревев, прокричал что-то на своём наречии, и варвар, подошедший к Лаитан, резко развернулся к слугам Тёмного Властелина.

— Что он говорит? — спросила Лаитан, безучастно смотрящая на загоравшийся пламенем восток.

— Ничего особенного, — поморщился варвар, затыкая непривычно безоружные пальцы за пояс, и приседая рядом со Змеёй. — Что-то насчёт долга.