Лидия Евдокимова - Тёмное солнце

— Ты никогда так просто не даешь знания, — вцепился он в мысль, пришедшую недавно. — Такова уж твоя природа, да и моя, если разобраться, тоже такова.

Замок издал странное сочетание звуков, похожее на сдавленный кашель, но Морстен упрямо продолжил:

— В текущих обстоятельствах я могу разве что лично зарезать Ветриса, к хренам уккуньим, с шансом два из трех получить несовместимые с жизнью ранения. Но на шансы мне плевать. Только вот я думаю, что придут за мной Сестры. Пока варвары будут дорезать моих несчастных пять тхади. Причем, кажется, после этого Коэну придется заводить новых Безымянных. Кстати. Хотел спросить давно, ты же знаешь все и всех за эти пять тысячелетий. Князья Долины всегда были такими гробанутыми на голову? Или это только Ветрис выделяется из общей кучи?

— Начнем с того, что всех правителей долины звали Ветрис. Точнее, это один и тот же человек. Он возрождается снова и снова, — Замок устало вздохнул. — Не понимаю, зачем тебе это.

— А зачем мне теория заговора? — Морстен скрипнул зубами. — Он с рождения такой, или есть какой-то момент, когда память возвращается?

— Есть момент, — Варгейн говорил очень осторожно, оставив шутливый тон в стороне. Было заметно, что он колеблется. — Для этого нужно взаимодействие с его Сердцем Долины. Если таковое не произошло, то варвар живет своим умом. Невеликим, стоит признать. Но что ты собираешься делать с нападением?

— А вот от этого зависит, что я буду делать, — усмехнулся Морстен. — Если он, как сказано, живет своим умом, то знаний у него немного, и он будет действовать просто, в лоб и без излишеств вроде редкого яда в кружку. Причем такого, чтобы аж кишки наружу полезли, и самому немного принять, и в общий котел подлить…

Замок кисло спросил:

— Ты всегда такой умный был, или удар по голове пробудил в тебе такую тягу? Надо было почаще стучать по черепу, да.

— А если он полностью помнит все пять тысяч лет, — невозмутимо закончил мысль Гравейн, — то сделает все тонко, красиво и изящно.

В следующих словах Замка слышалось легкое пренебрежение и отвращение:

— Ветрис — и тонкость? Брось, я знаю его много лет, и он всегда был из тех, кто больше говорит, чем делает.

— Значит, он попадётся в мою ловушку, — сказал Морстен.

— Кто попадётся? — спросил Гуррун, некоторое время ехавший рядом с шевелящим губами и корчащим гримасы Темным Властелином. — Суслик или горный козел?

Морстен понял, что произнёс последнюю фразу вслух, и выругался. Внутри его головы хохотал Замок, подсовывая ему данные по сезонным миграциям козлов в этом регионе, и с десяток способов устройства охотничьих силков.

— Козел, козел, — буркнул он дварфу. — Большой такой. С серебристой шерстью и вот такими рогами.

— Можешь на меня рассчитывать, — дварф отхлебнул из большой фляги, в которой плескалось южное вино, взятое в разбитом караване. — Не люблю козлов.

Близился вечер. Как всегда в горах, темнота падала с небес неожиданно. Два солнца едва коснулись горизонта, тени удлинились и налились синевой, и все вокруг на глазах затянулось плотной ночной мглой, почти не давая времени на то, чтобы успеть хоть что-то прежде чем перестанешь различать свои руки. Горцы потому и торопились весь день, чтобы успеть к небольшой площадке в укрытии между скалами, где была вода и маленькая пещерка с запасённым сеном для животных. Темные круги на каменистой почве показывали, что здесь останавливались множество раз, с тех пор как подземный путь стал непроходим, а подгорные туннели обрушились.

Пока звездочёты сноровисто разворачивали лагерь, устраивая спальные места в защищённой от ветра пещере, зажигая костры из запасов этого промежуточного лагеря, и готовя нехитрую снедь, Морстен с тхади, посовещавшись в пути, решили расположиться в отдалении от остальных. Это было естественно, и не стоило мешать людям совать пальцы в мясорубку, то есть реализовать заговор против Тёмного Властелина.

Сам Гравейн остался сидеть возле разожжённого огня, смотря в пламя сузившимися зрачками. Ему было о чем и над чем подумать — распухшая от полученных знаний голова болела, зудела и даже чесалась изнутри. Замок, отринув под конец всякое человеколюбие, буквально изнасиловал Морстена потоками данных, уже не объясняя, что к чему, и не отшучиваясь.

«Время шуток прошло, — подумал он, шевеля пылающие дрова веткой, и наблюдая, как уносятся вверх под действием подъёмной силы жара искры. Вздувшийся пузырёк в голове, посвящённый воздухоплаванию, взорвался настоящим селем картинок, формул, выкладок, чертежей и фактов из истории совершенно незнакомого мира, который погиб задолго до того, как Древние шагнули на эту землю. Облегчение, схожее с тем, какое бывает, когда лопается нарыв, извергая гной, заставило Морстена передёрнуться. — Проклятый Крес!»

Теперь он очень хорошо понимал, о чём говорили Звездочёты. Вместе с кучей ненужной информации Варгейн Крес щедро, хотя и торопливо одарил своего питомца настоящей историей этого мира. После того, как Морстен переварил и не сломался на кровавых и просто отвратительных подробностях из жизни пяти тысячелетий.

«Да, я — питомец, — скрепя сердце, признал Гравейн, и через силу улыбнулся. Пламя взвилось темными струями, когда он сплюнул едкой слюной в костёр. — Что для Креса полтысячелетия? Он бессмертен, Свет его раздери».

Но кем бы не чувствовал себя он, у Морстена был долг. Раз его выбрал придирчивый и очень аккуратный Замок, он достоин своего статуса, хоть и приходится подтверждать это каждую минуту. А, значит, в свете сложившихся обстоятельств, на нем вся ответственность за Север, тхади и людей, живущих там.

Морстен догадывался, что остальные владыки — тоже отпечатки своих столпов, и история мира, подаренная ему Варгейном, далеко не полна — часть ему еще рано знать, часть — знать вредно, а еще много фактов просто бесполезны. Это объяснение вполне устраивало Гравейна. Северянин был очень благодарен Замку еще и за то, что тот не стал вдаваться в подробности и описывать, как именно передавались знания среди имперцев и долинцев. Ему и так хотелось долго и со вкусом пытать создателей всей этой системы.

Лаитан передёрнула плечами под длинным плащом, скрывавшим ее новую одежду. Ночью стало холоднее, и такой облик показался ей не вызывающим подозрений. Плотная нательная рубаха, утащенная из тюков каравана, кожаная куртка со вшитой защитой, такие же плотные перчатки, скрывающие руки почти до локтей, прямые штаны, до стычки с караваном должные пойти на продажу, и хорошие добротные сапоги, какие носили не в Империи, а на ее окраинах.

Медноликая вышла из тени, осторожно подсаживаясь к огню и подбрасывая в него ветку. Пламя жадно лизнуло подачку, затрещав и осыпав руки Лаитан искрами. Она улыбнулась, улыбка вышла немного сумасшедшей, а в глазах отразились всполохи костра, придавая образу окончательно неприличный вид городской блаженной. В новом наряде она ощущала себя лучше. Защищённой, что ли. Ей хотелось снова ощутить на теле прочную и лёгкую защиту костюма, в котором была та, другая женщина. Женщина кого-то, кто теперь стал Замком, или был им всегда. Попытка стать лучше для себя, неосознанное желание хотя бы стать копией той, ради кого завертелась такая вереница событий. Приблизиться к древнему образу прародительницы так, как могла себе позволить нынешняя Лаитан.