Рианнон Томас - Долгих лет царствования

Я устроилась в королевском бархатном алом кресле. Ох, слишком он заботился о комфорте и злате — думай он хоть в половину так же о державе…

Я вновь осмотрела взглядом хаос на столе. В моём распоряжении было мало времени, а на уборку пошло бы, наверное, несколько часов, но я должна была задействовать свои сильные стороны. Хотелось разработать систему, разложить всё по частям, пока передо мной не раскинется вся картина.

Летели часы, армия Стэна была всё ближе и ближе к столице, а я ничего не нашла. Ни слова о Фицрое, ни слова о банкете, ни слова об убийствах. Несколько писем от дворян, какие-то примечания на законопроектах, просьбы советников. Записка от Холта с предупреждением о праздновании дня рождения — но ни слова в ответ от короля.

Одно письмо пришло напрямую от Расмуса Холта. Он просил короля подумать о том, чтобы использовать украшающее часовню золото для поддержки жертв наводнения на западе, но король приказал ему поискать ресурсы получше. Я провела пальцем по подписи Холта — да, ещё вчера я добавила бы это к списку причин, по которым Холт мог стать убийцей, почему ненавидел короля и мечтал о новом режиме, но теперь не была уверена. Он пояснил своё появление при дворце, подтвердил, что поддерживает благотворительность и регилиозную чистоту — а это не мотив для убийства.э

После того, как я обыскала весь стол, бросилась рыскать по полу, пытаясь отыскать выпавшие страницы. Ничего стоящего — и я бросилась к книгам на полках, принялась перебирать их, искать хоть что-то среди страниц.

За одной из штор оказалась мусорная корзина, полная доверху.

Незаконченные письма, перечёркнутые слова и сплошной дух разочарования. — но не сыскала ничего полезного.

Через несколько часов на королевском столе стояли аккуратные, упорядоченные по темам стопки писем — и я не отыскала ничего, кроме потерянных в беспорядке монет. Я откинулась на спинку кресла, смеживая веки. Я ничего не нашла — ничего полезного.

Нет, больше оставаться в этой комнате я не могла. Следовало размять ноги, посмотреть другие комнаты, поискать…

Я выскользнула из кабинета и замерла — напротив двери висел огромный пейзаж. Прежде его прятала темнота, но теперь он словно притягивал мой взгляд.

Оранжевые, жёлтые от лучей заходящего солнца холмы. Небо радужное и яркое, закат — ало-синий, — и полоса почти золотого…

Такого, как в пироге. Такого, как тот краситель на кончиках моих пальцев. Я подошла ближе, пока едва ли носом не ткнулась в холст. Искала подпись, признак происхождения — но ничего не было, и я вытащила картину из массивной золотой рамы.

Внутрь была сунута записка.

«Я вижу эти холмы из окна своей усадьбы и вспоминаю о вашей великолепной компании. Надеюсь, совсем скоро смогу вернуться к вам».

И подпись.

Мадлен Вольф.

Тридцать

Королевски-жёлтый украшал небо. Цвет, который, как говорила Мадлен, никогда ей прежде не встречался. Настолько дорогой и редкий, что король посылал за тысячи миль, чтобы его заполучить.

Кто-то рассказал ему об этом свете, подтолкнул к этой идее. Мадлен — близка к нему, и единственная художница, которую я знала. Она воспользовалась этим цветом — и лгала о нём.

Я закрыла глаза ладонями — думать, думать… Я уже обвинила того, кого любила. Стоит ли обвинять вторую — из-за картины? Такие малые доказательства — и такой риск! Лгать о веровании. Лгать о том, что потеряли. Лгать о мазках на пейзаже.

Думать. Думать. У Фицроя была причина заставить отца замолчать, но убивать всех, не получив трон? Помогать мне в моем исследовании, защищать от Стэна? Я видела его в Форте утром после банкета — и после своей коронации тоже. Он был обезумевшим. Не понимал, что происходит, не верил в реальность окружающего его ада.

Я плохо разбиралась в людях, но Фицрой… Насколько же он был искренен! Да, он хотел бы хорошим придворным, он умел играть, но я видела его чувства, видела его без маски — видела ту ужасающую агонию…

Мадлен пыла печальной. Огорчённой. Но в этом удивительном, сложном образе совершенной Мадлен не было беспорядочности Фицроя и Наоми. И она не была в столице во время нападения — в полной безопасности, вольна от подозрений… Если б я не покинула дворец — она получила бы трон. И если б яд был в пищевом красителе, если б его включили в рецепт по приказу короля… Кто бы заподозрил её в убийстве, даже если она просто художница, что прежде использовала этот цвет?!

Она сказала, что отсутствовала из-за неизвестной болезни. Её называли меланхолией, но Мадлен говорила, что от тоски живот не болит — признак лёгкого отравления мышьяком. Мышьяком, который она использовала в красках…

И облизывала кисть. Я видела, как она делала это — как проводила языком по моим кистям, прежде чем начать накладывать макияж. Если б там был королевски-жёлтый, она бы испытала боль в желудке и нашла бы источник…

А если бы это подарило ей столь замечательную идею?

Я не хотела в это верить — но это было возможно. Более чем.

Когда я вернулась в Форт, я не звала стражу и не устраивала сцен. Я нашла Мадлен в её покоях, сидевшую в кресле с книгой на коленях. Наши взгляды встретились — и она побледнела, губы чуть распахнулись… что за покорный взгляд. Она встала, юбки волнами раскинулись вокруг меня, будто вода, и она не отвернулась.

— Это была ты, — я удивлялась своему спокойствию. Теперь, когда я знала, кричать не было смысла. — Ты их убила.

— Я не клала яд в торт, — мягко ответила она. Я уже видела, как она говорила о смертях. — Но, да, я рассказала ему об этом красителе.

— Зачем? — столько всего надо было сказать, но этот вопрос всегда первым срывался с губ.

— Это было необходимо сделать.

— Необходимо убить всех своих друзей?

— Я не знала, что он это сделает, — ответила Мадлен. — Я не заставляла. Знала, что он хотел продемонстрировать свою расточительность, но понятия не имела, что он зальёт его в блюдо на банкете.

— Зачем? Зачем ты это сделала?

Мадлен не вздрогнула — вскинула подбородок.

— Ты знаешь, я любила двор — с того момента, как прибыла сюда. Такой живой! Такой яркий! Я чувствовала, что мне здесь было место — а потом, пару лет назад, впервые заболела. Несколько месяцев провела в деревне, писала картины, встречалась с людьми, училась дышать. И когда вернулась… Увидела его, Фрея. Увидела его настоящим. Тщеславие. Злобу. А сна следующий день я вернулась на огромный бал в дворцовом саду. Тема — золото. Золото в пище, золото в воде, золото в платьях, золото в волосах. Праздник мира и добра — только для двора. И я стояла посреди всего этого и видела, как же всё это было гадко! Видела, что на самом деле им всем было абсолютно наплевать, что меня не было. Никто обо мне не заботился — и ни о ком другом тоже. Они просто хотели весело провести время, хотели выглядеть поразительнее, чем кто-либо другой. На следующий день я отправилась к королю, ведь видела, как бьются люди, и хотела помочь им. Но когда я попросила у него денег, он посмеялся надо мною и сказал, что я похожа на своего кузена — а у короны для отбросов средств нет. Деревня пусть сама справляется со своими проблемами. У него были деньги на то, чтобы двор буквально поедал злато — но не было, чтобы убедиться, что все остальные сыты. И я видела это, Фрея. Знала, о чём именно говорил Густав. Мы нуждались в переменах. Как в воздухе! И это должно было случиться.