Павел Канаев - Волчьи стрелы

— Ежели ты грозишь кому, так изволь свою угрозу выполнять, — сказал он с недоброй ухмылкой. — А то ни враги, ни друзья тебя бояться не будут. А каков князь, ежели его никто не боится? То не князь — то пугало огородное. А ну ка, слезайте оба с коней!

— Государь, к чему … — начал было Ладимир. Но Невер резко прервал его взмахом руки.

— Не противься! Как иначе решить, кто прав, кто виноват? Яромир одно твердит, ты — другое. Иного пути нет — только поединок!

Оба спешились и уставились на князя: сын — со страхом и ожиданием, а будущий зять — с явным недовольством.

— Ну что стоите-то? Вперед, кто верх возьмет — того и правда.

— Государь сеяжский, не гневайся! Но не буду я с княжичем биться. Мал он еще, пострадать может, — снова возразил Ладимир.

Слова эти хватили топором прямо по самолюбию Яромира. Наклонившись вперед, словно молодой бычок, и вытащив из ножен меч, пока что испытанный лишь на тренировках, с диким воплем он ринулся на обидчика. Гривноградский княжич искусно увернулся от широкого взмаха, затем — от еще и еще одного. Ловко уйдя от очередной атаки, он поймал и вывернул разящую руку Яромира ему за спину; клинок плашмя шлепнулся на траву. Вполсилы Ладимир оттолкнул обезоруженного противника — тот упал на землю.

— Довольно! — снова протрубил голос Невера. — Ну, Яромир, посему выходит, не твоя правда. Проси прощения за наговор свой и оскорбление!

Вскочив на ноги, мальчишка умоляющим взором вцепился в отца, попытался возразить, но слова иссохли и превратились в пыль у него во рту. Он здорово запыхался от гнева и хаотичной рубки воздуха. Его парчовое, убранное жемчугом одеяние помялось и замаралось пятнами травы, шапка осталась валяться где-то под ногами, а волны волос захлестнули половину лица.

— Не смей отцу перечить, маленький наглец! Мало тебе досталось? Еще желаешь? Сказал — проси прощения! — заорал Невер.

— П-п-прости, Ладимир! Виновен пред тобой, каюсь! — выдавил из себя Яромир, осознав безысходность своего жалкого положения.

— Ну, ежели тебя и это ничему не научит, уже и не знаю, что с тобой делать, — с досадой сказал великий князь, возвышаясь на своем боевом скакуне, подобно громадному изваянию. — Драгомир, Протас! — позвал он своих дружинников. — Проводите княжича во дворец, пусть сидит в своих покоях и никуда не выходит, покуда я не позволю!

Пыхтя и ероша свои волосы, Яромир выцарапывал костяным писалом на вощеной дощечке корявые буквы, напоминавшие покосившийся частокол. Мысли княжича путались. Чем старательнее он копался в памяти, тем сильнее сгущалась дымка в его сознании. Все, о чем он мог сейчас думать, — это недавнее унижение на охоте. И как тут было сосредоточиться на житии очередного седобородого праведника, что задал ему вызубрить строгий учитель, дьякон Феофан?

Оторвавшись от письма, он обреченно взглянул в распахнутое резное окно. Отсюда, из высокой светлицы дворцового терема, весь княжий двор стелился как на ладони, и даже вдалеке виднелись улицы посада, ползущие к берегу Ладнора.

Но отрывистый стук резко прервал его задумчивость. Спрятанным за темно-синим сукном подрясника кулачком Феофан продолжал колотить по дубовому столу, обильно закапанному воском.

— Ты рот не разевай, а ученье познавай! Опять леность свою лелеешь, опять не готов, невежда? — заблеял диакон. Невер строго-настрого наказал ему ни в чем не давать княжичу спуску, и учитель муштровал наследника жестче, чем простого мальчишку-послушника.

Яромир нехотя вернулся к невыученному заданию, то и дело украдкой поглядывая на Феофана в ожидании момента, когда тот даст слабину. Диакон был еще молод, но тщедушен, как птенец. Когда усталость брала верх над его худосочным телом, он начинал клевать носом, словно древний старец. И сейчас как раз наступал такой момент. Полдня — заутреня и всякие хлопоты — остались позади, солнце наполняло светлицу теплом и уютом, а птицы ласково щебетали за окном свои колыбельные.

Действительно, долго ждать Яромиру не пришлось. Развалившись на резной лавке, убранной бархатным налавочником, Феофан растекся по стене и сладко засопел. Княжич встал, тихо скользнул по пестрым восточным коврам, что устилали пол светлицы. Могучая дубовая дверь отворилась с предательским скрипом, но диакон лишь причмокнул и тряхнул козлиной бородкой. Сафьяновые сапожки мальчика бодро забарабанили по лестнице.

«Слава Богу! Батюшки нет во дворце, кажись! Пронесло», — подумал он, выйдя на крыльцо. Лучи солнца сквозили между резными Сиринами, Алконостами, единорогами и русалками под перилами крыльца, и казалось, что сказочные существа то резко снимаются с места, то вновь застывают как вкопанные. Кроны деревьев и кустов только начали переодеваться в золото и охру, но летний дух сена и медвяного цветения уже сменился прелыми осенними нотками. Вдалеке Яромир услышал заунывные бабьи причитания и устремился сквозь сад на голоса.

Причитания становились все громче. Наконец княжич увидел стайку сенных девиц, рассевшихся на длинной дерновой скамье вдоль высокой зубчатой ограды сада. А среди этих шумных голубок томилась настоящая жар-птица, которой вскоре предстояло перепорхнуть из одной драгоценной клетки в другую.

— Братец! Неужто отец смилостивился уже над тобой? Он же вроде как велел тебе из дворца не выходить и лишь книжным ученьем заниматься? — спросила Алена, прервав стенания девиц.

— Ладно, Бог с тобой, я не скажу, и девицы — могилы, правда?

— Да, что ты, чтобы мы, да княжича заложить? Да не в жизни!

— Ладно, попричитали и будет, — сказала княжна. — Теперь, девоньки, ступайте по своим делам. Хочу с братцем по душам потолковать, покуда батюшка не воротился.

Лебединой поступью подойдя к брату, княжна взяла его под руку.

Алена была всего на год старше Яромира. Хотя под всеми румянами и белилами по-прежнему скрывалась круглощекая девчонка, стать матушки уже отчетливо читалась в ее облике. Лазурь игривых глаз спорила с блеском синего яхонта в серебряной диадеме у нее на голове, а тугая русая коса едва не заметала за ней след. Ее бледно-голубое, отороченное жемчугом муаровое платье прямого покроя словно было соткано из лепестков незабудок и ландышей.

— Слыхала я, что обидел тебя давеча женишок мой, — начала она подначивать брата.

— Что? Да я ему обижу! Ежели бы батюшка нас не остановил…, — завелся Яромир, как боевой петушок.

— Да, да, Ярик, ты у меня тот еще воин, кого угодно сразишь! — она мило улыбнулась. — Но только пристало ли мне выходить за того, кто на любимого братца руку поднял?