Ник Перумов - Эльфийская стража

— Пустые слова, Полночь. Тоже мне, «любовь» какую-то ещё выискал! Мало ль чего парню в голову втемяшится, особенно когда ему каждую ночь девки снятся в стыдных делах? Вот потому-то отцы и нужны, чтобы с цепи не сорвались, чтоб глупостей не наделали, чтоб не зарвались.

— Гриня уже зарвался, — сумрачно сообщил Полночь. — Знаю, тебя это огорчит, но он любит Борозду больше жизни. А о тебе и думать забыл.

Лемех постарался как можно равнодушнее пожать плечами.

— Так я и говорю — молодо-зелено, кровь играет, желание присунуть кому ни есть за «любовь» принимают. А насчёт остального увидим. Коль всё так, как ты говоришь, то к чему вам его от меня прятать? Давно б уже показали, он бы мне сам всё сказал.

— И ты бы поверил? Ушёл бы из Леса?

— Не ставь мне условия, эльф. Ты дома, ты хозяин, но я к тебе не гостем незваным да докучным явился. Явился, потому что вы у меня двоих парней со двора свели…

— Парни не скотина, которую «сводят», — перебил Полночь. — И на уме у Грини никакая не блажь, не желание «присунуть» — фу, слово-то какое мерзкое! — а любовь, Лемех. Любовь настоящая, когда на смерть идут и счастливы, что за любимых умирают.

— Посмотрим, — только и ответил Лемех, упрямо наклоняя голову.

— Посмотрим, — эхом откликнулся эльф.

К Ниггурулу они добрались в ранних сумерках. Не торопились, но и не мешкали. Поели, перевели дух, Лемех накормил Найду.

«Смотри в оба, старушка. Может, нам с мальчишками бежать придётся, тропами кривыми да окольными, и притом очень быстро. Выведешь?»

«Выведу, хозяин».

Полночь подозрительно покосился на них, но ничего не сказал.

Отсюда, с края живого леса, в мягком подкрадывающемся сумраке, Ниггурул казался мирным, спокойным, ничуть не опасным, словно заточённая в глубинах под ним тварь действительно спала, смежив все бесчисленные очи о четырёх зрачках каждое.

Чёрное пятно, утыканное обсидианово-угольными обелисками и живыми деревцами, обхватившими тёмный камень своими смертоносными объятиями. Чёрное пятно, словно щит, пробитый во множестве мест вражьими стрелами — и старающиеся не дать им вырваться на свободу хранители, эльфы и люди, сделавшиеся по доброй воле деревьями, истинными стражами Зачарованного Леса.

Борозда и Месяц ждали их у самой границы чёрного круга. В обычных тёмно-зелёных плащах с серебристой причудливой вышивкой по подолу и вокруг горла, в украшенных разноцветными перьями причудливых шапочках; Месяц застыл, положив руку на эфес, Борозда задумчиво поглаживала короткий магический жезл, словно лаская.

Грини или Ариши видно не было. Пустовало и само поле, эльфы, наверное, собирались выйти на него, когда совсем стемнеет.

— Где мои сыновья? — Лемех не тратил время на пустые приветствия.

— И тебе доброго вечера, Лемех, — промурлыкала эльфийка, улыбаясь так, что видевший всё Месяц заскрежетал зубами.

— Справна ты на погляд, — усмехнулся в ответ хуторянин. — Прошлый-то раз, упоминаю, едва на ногах стояла, скособоченная вся, ровно изба-развалюха, которую шестами подпирать надо, чтоб совсем не рухнула.

— Хорошо у вас, людей, ласковые слова получаются, — всё тем же мурлыкающим голоском отозвалась Борозда. — Грине спасибо сказать надо, вытянул, вылечил. Ну и Арише тоже, брату помогал, силой делился.

— Какой силой?! Не было у Ариши ничего этакого!

— Не было, не было, успокойся. Иным он с Гриней делился.

Как они хорошо управляются со словами, эти эльфы. Как складно болтают, льют речь, будто масло. И все эти слова лживы. Даже если чистая правда. Лемех скорее стал бы говорить по душам с инквизиторами, да что там инквизиторами! — даже чудовища в людском облике, выкормыши замка Бреннер, убийцы без чести, совести и жалости — не умели лгать так хорошо.

— Тебе не стоит ненавидеть меня, — заметила Борозда. — Ни к чему и попросту глупо. Не трать силы даром, Лемех.

Хуторянин только мрачно дёрнул головой. Он не хотел играть в эти игры, ему надо было просто вернуться домой с сыновьями. И больше ничего. Пусть эти полночи, месяцы и борозды — как бы ни звучали их настоящие имена — остаются здесь, в своей проклятой пуще, и не лезут в жизнь честного люда, которым надо кормить семьи и думать о старости.

— Это и есть то самое дерево? Которое Зарёнка?

Борозда тонко, не без яда, улыбнулась. Человек бежал, человек менял тему. На её лице это читалось совершенно явственно — она определённо хотела, чтобы бывший наёмник узнал всё это.

Лемех угрюмо молчал. Рядом с ним сейчас стояли не прекрасные эльфы, а коварные и хитрые ползуны Змеиных Лесов, тех, что умели выедать тела пленников и отдавать приказы их рукам и ногами двигаться против их собственной, ещё живой воли. Тогда, чтобы победить, достаточно было опыта дядьки Вышеслава, ну, и других друзей по Вольной роте, где можно было от души помахать кулаками у лагерного костра, если чего не так, но где твой вчерашний соперник по драке без колебаний бросался защищать твою спину — так же, как и ты бросался защищать его.

Но сейчас у этих надменных красавчиков — Гриня с Аришей, да и другие наверняка тоже, мальчишки и девчонки с других хуторов.

Лемех прикусил язык.

— Я обещала тебе кое-что, — легко сказала Борозда. — Но прежде дай мне также кое-что показать.

— Для чего? — не сдержал досады Лемех, тотчас разозлившись на себя, — это была слабость, а её выказывать он не имел права.

— Ты назвал того, кто внизу, кто правит Ниггурулом, Тёмной Птицей, — эльфийка понизила голос, приблизила губы к уху Лемеха. Он слово окунулся в аромат её благовоний — тонких, прохладно-льдистых, зеленоватых, словно молодая весенняя листва. Это совершенно не походило на тяжёлые, терпкие, мускусные притирания куртизанок Кинта, коим он — как и любой ротник — отдал в своё время неизбежную дань.

— Ну, назвал. И что из того? Отчего ты всё тянешь, Перворождённая? Уже всю душу изъела, — вновь сорвался он и осёкся, сердито прикусив язык.

Эльфийка придвинулась ещё плотнее. Найда зарычала.

— Я ей не нравлюсь, — тихонько шепнула Борозда. — И знаю почему. Найда любит тебя, Лемех.

— Сколько… ещё… болтать станем? — он едва сдерживался. Околдовывает, проклятая ведьма, как есть околдовывает. И плевать ей, что собственный суженый, наречённый, рядом стоит.

— Совсем немного, — прохладные пальцы коснулись его кисти, легонько, почти неощутимо. Зато в чреслах хуторянина это отозвалось так, словно ему едва пятнадцать стукнуло и он впервые в бане углядел бабью наготу. Проклятье! — Смотри, Лемех.

Сила её оказалась и впрямь велика. Взгляд хуторянина словно копьё пронизывал земные пласты, уходил всё глубже, пока не достиг — нет, не пещеры, где дремлет неведомое чудовище, там не лежало никакой пещеры. Нет логова, нет и самого зверя, нет брюха, чтобы вогнать туда рогатину, нет башки, чтобы отсечь топором, нет крыльев или лап, чтобы опутать их сетью. Нет ничего, а Тёмная Птица, оперённая молниями, — есть.