Андрей Голышков - Карта Саммона са Роха

— Здоровья и блага. — Крэч спустился по ступенькам во внутренний дворик «Каторги», именно так называли трактир местные завсегдатаи.

В центре мощёной камнем площадки, рядом с колодцем, стоял очаг и два больших стола, росло небольшое деревце с перекрученным стволом. По одной из стен карабкалась к Лайсу вьющаяся лоза; её ветви были усыпаны меленькими ярко-желтыми цветами, похожими на колокольчики, однако помимо цветов, на них были созревающие плоды — гроздья тяжелых фиолетовых ягод.

Градд Вирган — главный повар заведения, добродушный толстяк со здоровым румянцем на щеках и пышными прокуренными усами, жарил только что доставленную с рыбного базара белокровку.

— Здоровья и блага, — откликнулся Динт Вирган. — Проходи, Крэч, присаживайся. Вайру в кувшине, — он махнул деревянной лопаткой в сторону большого стола, одна часть которого использовалась, как разделочная доска и была завалена рыбой и овощами, на второй, отделенной деревянным бруском и покрытой однотонной скатертью стоял кувшин, кружки, блюда с хлебом и зеленью, стопка чистых тарелок. — Белокровку свежую будешь?

— Только не сырую, мне эти сарбахские штучки, — Крэч скривился, хлопнул себя по животу.

— Понял тебя, — улыбнулся Динт Вирган и бросил на решетку второй кусок рыбного филе. — Тирму видел уже?

— Ага. — Крэч сел у стены, рядом с лозой. Он сорвал одну ягоду и закинул в рот, она была сладкая и терпкая. — «Удивительное всё-таки растение эта васарга, что зима ей что лето — всё едино. Хотя какая на Ногиоле зима, название одно… а лето? И лето не лучше. Осень да весна, больше нет ничего. Да и весна нынче такая, что лучше бы зима продолжалась». — Он съел вторую ягоду, и потянулся было за третьей, но передумал.

— Повезло тебе с девкой. Смотри не обижай, — погрозил ему полотенцем повар.

— К чему разговор этот, градд Вирган? — Крэч налил полную кружку вайру, сделал добрый глоток — напиток был изрядно разбавлен, но сдобрен всё той же васаргой.

— Да я и сам не знаю. Понимаю, что не мне тебя учить, да слова сами с языка лезут.

— Не беспокойся, градд Вирган, у меня самые серьёзные намерения. Давно такого со мной не было.

— Что ты всё — градд Вирган, да градд Вирган, давай по-свойски уже. Зови меня Динтом, а я тебя Крэчем звать буду, если не против.

— Нет, не против. Я, если помнишь, так с самого начала и предлагал, ты сам не захотел.

— Не знал я тебя тогда, думал — дурагон какой-то залётный на Тирмочку нашу красавицу глаз свой поганый положил.

— А теперь узнал? Не поганый глаз сейчас? — вытаращился на него Крэч. — Какой глаз тебе не по нраву был?

— Оба, — толстяк ловко подцепил хрустящую зажаренную до золотистой корочки рыбу, сбрызнул соком васарги.

Угли зашипели, облизнулись алыми огоньками.

— Теперь вижу что феа ты обстоятельный, хоть и с прошлым достойным пера менестреля. — (Это он так на тиу Крэча намекнул). — Ну, вот и всё. Забери-ка рыбку, отойти не могу — подгорит.

Крэч подошел, взял блюдо, попробовал, блаженно прикрыв глаза — белокровка была божественно вкусной рыбой.

— Пальцы не откуси, — на пороге стояла Тирма и улыбалась. — Хью Рябой пришел.

— Впустила его?

— Почему нет, он же не лишайный. В кабинку проводила. К окошку.

— Моя ты умница, — чмокнул воздух Крэч. — Иди, милая, я сейчас прибегу.

— Быстрее давай, бегун.

— Да как я… Динт, видишь, рыбкой угостил, — он подмигнул толстяку, — надо доесть, а то обидится неумёха за то, что стряпню его по достоинству не оценили…

— Ах ты гнус! — довольно хохотнул в усы толстяк, как хлыстом в сторону Крэча полотенцем щёлкнув. — Ох, натерпишься ты с ним, девка!

— Ничего, привыкла уже…

…Хью Рябой был карманником. Не плохим карманником, можно даже сказать хорошим. Воровать предпочитал у богатых и, отнюдь не потому, что совесть его «горемыку» замучила, не позволяя обкрадывать бедных, просто у богатых денег было больше. А хлопот меньше — бедняк свой кошель за семь портков схоронит, у богача же най-сар висит на показ на брюхе, режь — не хочу!

Работал Хью в Ручейках, (здесь же и жил) хотя если нужда припекала — и в Хрящи с Костяшками заглядывать не гнушался. Как и у всех карманников Таррата была у Рябого Хью мечта — отыскать тропинку в Вершник, закрепиться там, на время, — пусть слугой или скотником каким, да хоть трубочистом — прошерстить тамошних толстосумов.

«Золота в тех кошелях… — думалось ему. — После набега на Вершник, можно безбедно жить очень долгое время. У богача один най-сар с меховой опушкой пусть и пустой как дом в Ручейках стоит! А уж камушков на них… Хорбут Искуситель! После такого, и вовсе можно будет не работать».

И он был прав, не учитывал только, свою неуёмную страсть к разврату и пьянкам, а так же к всякого рода азартным играм — лёгкие деньги легко же от него и уходили.

В Вершник Рябому Хью хотелось до зуда в копчике, но идти туда запрещал устав клана, в котором он имел честь состоять. Впрочем, такой запрет (где негласный, а где и впрямую) существовал во всех къяльсовских бандах. Поговаривали, что главы всех Тарратских кланов заключили соглашение с самим сиорием Дахурсом Гиллиомом — командиром Чернополосых. По нему къяльсо обязывались не посягать на сокровища Вершника и не трогать его обитателей, пусть даже кому-то из них вздумается прогуляться без охраны по трущобам Хрящей или заглянуть в притоны Костяшек. Сиорий Гиллиомом, в свою очередь, обещал сильно не лютовать с облавами, немного попридержать свою гвардию и не устраивать показательных казней. Существовало ли на самом деле такое соглашение или нет, никому доподлинно было неизвестно, одни предположения. Народ казнили, как и прежде, хорошо хоть не вешали прилюдно десятками по пять раз на неделю на площади Трёх Мостов да не рубили на глазах у толпы рук, не клеймили и не рвали ноздрей с ногтями. Брали нашкодивших къяльсо чинно, будто порядочных, без лишнего насилия и жестокости. Нацепив кандалы, препровождали арестантов в тюрьму для свершения суда и вынесения справедливого приговора.

Крэч познакомился с Рябым Хью на площади Трёх Мостов — подловил, как водится, на тугом кошеле…

— А это кто у нас?! — Дииоровые пальцы, словно кандалы, сковали запястье карманника.

Как ни странно, молодой человек ни сколько не стушевался, не стал хвататься за сургу, а всего лишь усмехнулся, оценивающе скользнув хитрым взглядом по тиу Крэча:

— Извини, братишка, — развязано сказал он, — не признал своего. Не зря, я так понимаю, ты меня? — он потряс срезанным кошелём. Небрежно, как это делают сильные мира сего, сбросил его в подставленную ладонь Крэча.