Андрей Голышков - Карта Саммона са Роха

— З-здоровья и блага, — Керия — невысокий, без особых примет зарокиец — уверенно переступил порог, а стоявший в дверях мальчишка-подмастерье осмотрел опустевший коридор и притворил за гостем дверь.

— И тебе доброго здоровья. — Хыч скинул перчатки и сунул под мышку. — Проходи, — предложил, — присаживайся.

— Вторую п-печь, гляжу, п-поставил? — Керия пожал протянутую руку.

— Холодно нынче на Ногиоле! А у меня воздушное отопление. Такую махину прогреть — дорогого стоит! По весне надо будет снова каналы гипокауст чистить. А печь-то я, кстати, уж давно поставил. Редко заходишь.

— Дела — волка н-ноги кормят, — ответил Керия, не торопясь садиться.

— Что да, то да. С чем пожаловал? По делу или так — друга решил навестить?

Гость, извиняясь, развёл руками. Вздохнул, как показалось Хычу, слишком наигранно.

— Есть у меня инф-ф-ф… — он досадливо махнул рукой и, отбросив неберущееся слово, тут же подобрал другое, более подходящее его естеству: — материал интересный для тебя есть.

«Что ж ты всё слова-то такие сложные выбираешь? — досадливо подумал Хыч. — С твоим заиканием, «да» и «нет» — и то роскошь!»

— А я думал, у тебя в «Кашалоте» встреча, — сказал он вслух, — некий Коввил са Табо и сотоварищ его Маан са Раву не по твою разве душу заявились? А?

— По мою, но они совсем по д-другому делу хлопочут…

— Ой ли? — причмокнул Хыч.

— П-почти по другому, — попытался улизнуть Керия, но под настойчивым взглядом Ревенурка сдался; — по тому же, но то, что я хочу рассказать тебе, их не касается. Эти сведения выходят за рамки моего с Коввилом соглашения. — По лицу Керии проползла змея алчности. Видно было, что душевные терзания ему чужды. — Т-т-тяжёлые времена, Хыч, приходится крутиться.

— Ни в коем разе тебя за это не осуждаю, друг, — сам такой.

«Да что сам, здесь все такие — грешники, — подумал Ревенурк, — иные на Ногиоле не приживаются, ибо место проклятое. Праведники — они все там, на материке».

Взгляд его скользнул по мальчишке, усердно подметавшему пол.

— Иди-ка, Лари, отдохни чутка. Крикну, если чего надо будет.

Мальчишка не зря глаз мозолил — только этого, видимо, и дожидался — испарился в момент, будто и не было.

— Присаживайся — в ногах правды нет, — Хыч указал на табурет, сам же пристроился на чистом краешке верстака.

Керия оседлал табурет. Опустил на пол между ног потрёпанную дорожную суму. Поправил щегольские манжеты войлочного гинтора с кожаными вставками и вышивкой по рукавам. Этот гинтор, да ещё тройной ремень с шикарной, под серебро, пряжкой, остроконечная шапка-булта и плащ из дорогой ткани превращали своего хозяина из провинциального тарратского купчишки в пусть и небогатого, но знатного заро.

— Интересующая тебя особа прибыла в Таррат на корабле три дня назад. Вместе с труппой, именующей себя: «Братья Этварок и Кинбаро Ро». Не знаю уж, кто это такие, но среди актёров ни того, ни другого нет. В труппе две девушки. Признаться, одна краше другой, — Керия не удержался и вздохнул, не деланно а искренне сожалея об ушедшей навсегда молодости, — но указанный тобой знак — серебряная фибула в виде мыши держащей в лапках цветок эвгерта — украшает одежды лишь одной. Её зовут…

— Тс-с-с, — приложил палец к губам хозяин, будто опасался, что кто-то может подслушать их разговор. — Не кричи так. Не надо. Даже у моих стен есть уши.

Керия шаркнул табуретом, переставляя его ближе к верстаку. Сел впритирку к хозяину. Не забыл и про суму — та снова оказалась зажатой меж его сапог — лёгких, удобных, оленьей кожи «ходков».

«В таких лиг двадцать отмахаешь и усталости не почувствуешь», — отметил про себя не обременённый талантами скорохода Хыч Ревенурк.

— Хозяйку з-заветной фибулы зовут Лорто Артана. Красивая молодая девушка лет двадцати, — сбавив голос, продолжил гость (удивительно, но так он почти не заикался), — и похоже, как это ни странно звучит, она в этом балагане старшая. Представляешь, они собираются давать «Ксамарка и Фижу» и «Вьёльсовских Псов»!

— Забавно было бы на это посмотреть.

— Я бы тоже сходил. Всего, не считая Лорто, в труппе пять человек…

— Где, ты говоришь, они встали?

— На Трёх Мостах.

— Я так и думал. Когда представление?

— После Сароллата.

— А что так?

— Неши Ваур разрешение не дал. Они сцену хотят большую и места сидячие. А в Сароллат на площади Трёх Мостов турнир проводить будут, ну и соответственно…

— Понятно, дальше говори…

— В труппе пять человек, но они ждут ещё троих из Триимви и собираются нанять с десяток тарратских для пауз и массовки.

Хыч чуть нахмурился.

— Это они тебе рассказали?

— Нет, градд Эбирай. Они наняли его как организатора. Самим-то им, без знания тарратского политеса вовек не разобраться — надо же знать, где подмазать, с кем переговорить, как лучшим образом всё устроить.

— Что-то я не припоминаю такого.

— Змеюка Эб.

— Шепелявый?

— Он, — с энтузиазмом закивал Керия.

— Тот ещё жук! Можно не сомневаться, что сделает всё как надо. Я всегда думал: отчего его Змеюкой нарекли? Оттого, что мудр и изворотлив аки йохор, или оттого, что шипит на каждом слове?

— Всего понемногу, — довольно хмыкнул Керия.

— Ну, что там дальше? — спросил Хыч, нетерпеливо потирая руки. — Рассказывай.

— Пока в труппе пять человек и один феа: Зафута, Пунгис, Акимошка, Рол-бово, Меем и Вассега. Зафута — вторая девица, очень аппетитная штучка. Такая ладненькая, фигурка точёная, что твои часы песочные, грудь… Ох! В глазах бесинка — сразу видать: слаба литивийка на передок! Сдаётся мне, она у них что-то вроде заманухи. Эти ещё разобраться толком не успели, только-только сцену и тент мастерить начали, а народу навалило — мужиков, стало быть. Тут тебе и вся знать местная, и торгаши с рынка подтянулись, да и вся остальная шушваль тут как тут. Всем вдруг ни с того ни с сего интересно стало. А она старается: то так нагнётся, то так, этому подмигнёт, этому глазки состроит. А эти стоят хавальники раззявили и слюной исходят. Ладно молодёжь глазеет — им надо; ну, мужики и прочие «ходоки» — тоже понятно, но пердуны старые вроде нас с тобой…

Хыч потёр лоб.

— А сам-то чего? Или отвернулся?

— Нет, не отвернулся, но я-то по делу п-п-пялился.

— Это ты молодец. Ладно, не отвлекайся, дальше давай рассказывай, — потребовал Хыч, в привычках которого было всегда иметь максимум информации.

— Пунгис — менестрель — может играть п-почти на всём, что способно издавать звуки, поёт как соловей, пьёт… п-пьёт тоже, как соловей. Он же и по хозяйству, и за повара, и за художника — афиши такие нарисовал — загляденье! Жаль только, зря старался: у нас, как ты и сам прекрасно знаешь, грамотных совсем мало…

— Мало, — фыркнул Хыч. — из всех моих знакомых читать могут только трое: ты, Бибброу и Кейёр.