Уильям Ходжсон - Дом в Порубежье

Воистину мы предельно устали, ибо прошло уже двадцать и три часа после нашего пробуждения. Как было заведено, Дева положила мне под голову ранец и кисет, а сама взяла вместо подушки свой узелок. Потом Наани подоткнула вокруг меня плащ, убедилась, что Дискос в моих руках, после этого с миром поцеловала в губы, подлезла под плащ, излучая покой и любовь, и отошла ко сну.

Я проснулся через восемь добрых часов, вода шипела, и о! проснувшаяся Наани готовила завтрак; приподнявшись на локте, я убедился в том, что камень остался на месте, и слегка поворчал оттого, что она не разбудила меня. Обменявшись поцелуем, мы приступили к трапезе. Поев, мы собрали пожитки, спустились вниз из пещеры, и отправились в путь.

В тот день мы шли восемнадцать часов и ели и пили через каждые шесть часов, как обычно.

На четырнадцатый час я заметил, что Дева очень устала, хотя я и старался идти помедленнее. Тогда я взял ее на руки – а она как всегда отказывалась, опасаясь, что утомит меня. Но я не обращал внимания на протесты, посмеивался и нес ее, как младенца. Вообще-то ей нравилось у меня на руках, только Наани всегда боялась, что я слишком устану.

Я нес ее тогда четыре часа, и на восемнадцатом мы спустились к той части ущелья, где находился уступ, на котором по пути вверх по Ущелью, прежде чем уснуть, убил паука, как вы, быть может, помните. Я помог Деве взобраться на карниз, который вновь послужил нам убежищем; спали мы спокойно и не претерпели вреда.

Теперь на нашем пути нередко попадались огромные скорпионы, иногда вовсе не собиравшиеся уступать мне дорогу; ленивые и жирные, они были с человеческую голову; я отбрасывал их в сторону добрым пинком, словно мяч, убив при этом троих. К счастью, меня защищал панцирь, ведь жало такого насекомого сулило верную смерть.

Повсюду мы замечали змей, однако они не приближались к нам, потому что я старался держаться открытых мест, а всякая вредоносная живность обычно укрывалась в темноте между огромных камней. Дева всегда шла за мной, по уже проверенному пути.

Иногда я нес Наани, и она обращалась к воспоминаниям о прежних днях нашего невероятно далекого прошлого; возможно, вы сочтете странным, что мы говорили о нем в столь жестоком и опасном пути, ведь мы принадлежали к тому грядущему веку, а не к нашему настоящему, и сегодняшнее бытие казалось нам, окруженным грозными опасностями, всего лишь сном, туманным видением; тем не менее, покидая то ущелье, мы много говорили о настоящем; чаще всего это случалось, когда какая-нибудь фраза пробуждала воспоминания, забытые благоуханные сны. Поймите же, насколько святой была эта память для нас… она казалась далеким туманом, внутри которого сияют золотые огни, священным страданием духа… так тихий рассвет вселяет в сердце непонятную и сладкую боль.

Однажды Дева даже всплакнула у меня на руках – совсем тихо, стараясь, чтобы я ничего не заметил. Я промолчал, усматривая в ее слезах понятную скорбь по отцу и людям Малого Редута, навсегда оставшимся в отдаленном крае, и был прав, потому что Наани вскоре почувствовала облегчение, утерла глаза и уютнее прижалась ко мне.

Примерно в середине второго дня мы миновали пещеру, где я спал по пути наверх; я сказал об этом Наани, и она выразила намерение заглянуть туда, однако для этого следовало влезть по скале на добрых двадцать футов, и я не хотел, чтобы она без необходимости рисковала своей милой жизнью.

По пути мы нередко замечали странных тварей, таившихся между камнями; они не приближались к нам, однако я держал Дискос наготове; глаза мои всегда смотрели по сторонам, уши были настороже, а дух всегда помогал мне.

Теперь, когда ущелье привело нас вниз, Дева удивлялась теплу и густоте здешнего воздуха. Она даже пролила немного воды – как было и со мной, – пока не привыкла к столь бурному кипению.

Закончив каждый переход, мы спали по восемь часов в безопасном месте, а потом шли снова, и Дева охотно слушала мои рассказы о стране, к которой мы приближались.

Наани нередко задавала вопросы; она уже предвкушала свидание с морем – как счастливый ребенок, никогда не видевший его.

Мы все еще находились в ущелье, посреди огненных ям и жерл; и пламя тут и там вырывалось из земли, освещая стены ущелья, которые вновь погружались в тень, после того как угасал язык огня. Нередко свет и бормотание огненных ям сменялись предельной темнотой. Время от времени мимо нас проползала змея, пробегал громадный скорпион, или некое движение в тени очередного большого камня извещало меня о затаившемся чудище, поэтому я держался настороже и всегда держал наготове Дискос.

На шестом часу четвертого дня я показал Деве уступ, на котором в первый раз заночевал в ущелье.

Еще пять часов мы шли во мраке, и на одиннадцатый час вдали показалось зарево. Взяв Деву за плечи, я показал ей далекий отблеск огней ждавшей нас великой страны.

И мы побежали вниз, спотыкаясь и оступаясь, но это не останавливало нас: с детским счастьем мы бежали к свету. А на двенадцатый час перехода перед нами открылся чудесный Морской Край.

Наконец мы вышли из скорбного и унылого ущелья, прорезавшего великие горы, которое я называл про себя Восходящим Ущельем. И остановились – сразу же у подножья гор.

Возбужденно дыша, Наани оглядывалась вокруг, и в глазах ее сияли изумление и ликование – ведь позади нас остались области, полные великих ужасов.

Потом она обернулась, поглядела во тьму ущелья, испугалась и бросилась к свету Страны Морей, вновь остановилась и вновь поглядела назад – с трепетом и облегчением, – удивляясь простору и великому морю. Охваченная радостным изумлением Наани то смеялась, то плакала и все время оглядывалась по сторонам, полной грудью впивая живительный плотный воздух: ведь за всю свою жизнь она никогда не видела сразу столько света.

Оба мы ощущали, что здесь незачем шептать, как во тьме унылой теснины, и Дева, как ребенок, закричала, чтобы ей ответило эхо, милый голос ее таял на широком просторе.

И о! от темных гор за нашей спиной к нам вдруг принеслось эхо, и мы немедленно оглянулись, оттого, что звук этот был и похож на настоящее эхо, и чем-то отличался от него… в нем угадывались мрак и ужас, так что мы бросились бежать и наконец, задыхаясь, остановились лишь там, где ощутили себя полностью свободными от чар ущелья, от странной власти его, источник которой – как нам показалось тогда – лежал где-то в сердце великих гор.

После мы принялись искать плоскую скалу и, заметив высокую глыбу, забрались на нее и сели есть и пить, хотя, невзирая на переполнявшее нас счастье, не забывали об осторожности, то и дело оглядываясь вокруг, чтобы не попасться на глаза Горбатым.