Год дракона (СИ)

С той поры о находке у каменной глыбы не вспоминали ни Степан, ни Иван, ни сам Александр, а если и вспоминали, то вслух не заговаривали. Зачем бередить лихо, коли уснуло тихо? Вылазок к проклятому месту тоже больше не делали: раз забыли, то забыли. Александр убедил брата, что земля на Лисьем холме неподатливая, и дорогу там прокладывать – только силы зря угробить, а потому порешили братья держаться первого намеченного пути.

***

Наступила осень – теплая, сухая. Как будто кто намеренно давал Глуховым время завершить дорогу. Впрочем, Федор говорил, что закончат они к Рождеству, не раньше. Урожай был собран, озимые засеяны, поэтому крестьян ничто боле не отвлекало от строительства. Из каменоломен по старой дороге, пока ее не развезло от дождей, возили булыжники и каменную крошку. Этим рабочие отсыпали основание новой дороги.

Александр Глухов теперь не уезжал к жене, а обосновался в срубе с братом. Говорил, что вернется к супруге, как только закончат строительство. Был он все такой же жизнерадостный и подвижный, но временами накатывал на него словно морок какой. Он вдруг безо всякой причины становился тих и мрачен и уходил в сруб, или в лес, а коли не было возможности уединиться, то хватал молот или кирку и шел к рабочим. В поселке поговаривали, будто с ним какая-то хворь приключилась, а другие языки болтали, что супружница его понесла от другого мужчины, и оттого Глухов к ней не торопится.

Степан после того похода стал дюже набожным. Посты соблюдал страстно, в церковь ходил исправно, дома истово молился и бил поклоны святым, особливо Николаю Чудотворцу, и крестился – чуть где слово бранное услышит или почудится ему бес какой.

Ивана Глуховы отрядили помощником мастера. Ходил он поглядывал, чтобы мужики ровно камень отсыпали, да не жалели его, чтобы сверху настил клали не абы как, а по науке, как Александр Николаевич рассказывал.

Однако жизнь – что твоя погода. То солнцем привечает, да и тут же дождем мочит. На исходе сентября по обычаю спозаранку, еще затемно, приехал Иван в поселок, чтобы к работе приступить, да и обомлел. Не спит поселок, суетится, люди туда-сюда шастают. И запах такой стоит, что Иван сразу все понял. Соскочил с телеги прямо на ходу да бросился к невысокой часовне, что Демидов поставил, дабы строители не ходили в деревенские церкви на молебны, время не тратили.

У часовни суеты было больше. Бабы, что постарше, стояли кружком да переговаривались, то громче, а то и на шепот переходили. Бабы помоложе вместе с мужиками таскали всякий скарб домашний: посуду, одежку кое-какую, лавки или просто доски. Время вот времени из плотных сумерек слышались выкрики: «Ну-ка, ребята, подсоби!» или «Дружно! Взя-а-али!» Оттуда же доносились удары топора, звуки падения чего-то тяжелого, ругань и нервное лошадиное ржание.

У Ивана замерло сердце: там, за часовней, внизу пригорка стоял один-единственный дом – сруб, в котором жили инженеры Глуховы. С той стороны пригорка хибары никто не ставил: далековато было за водой ходить. Дома работников жались к дороге да к реке, наседая друг на друга, словно любопытные зеваки на ярмарке. И только Глуховы поставил свой сруб за часовней, а для Митьки, которому каждый день следовало ходить по воду, Александр смастерил тележку с двумя большими кадками. Наполняй себе кадки, да кати тележку к дому. Все легче, чем на своем горбу тащить.

Иван не стал огибать часовню по дороге: рванул напрямки, через диакона огороды и густые заросли малины. За самой часовней он встретил местного юродивого Симку. Было ему от роду двадцать три года, но вырос Симка лишь телом, а умом остался в своем детстве безмятежном. Оттого его так любили местные ребятишки, а бабы сердобольные жалели, кормили, да одежу справляли. Летом Симка шатался по окрестным деревням, иногда работу кое-какую несложную выполнял – лошадей помыть али помочь дотащить чего. За это ему давали хлеба кусок да молока, да каши немного. Спал Симка где придется, в сарае али в овине да и в собачьих будках бывало. Никакая живность к нему зла не испытывала, ни разу ни одна собака не облаяла. А ближе к зиме, когда ночи стали холодными, и потому хозяева запирали скотину, чтобы голодные звери не утащили, Симка приблудился к часовне. Диакон Архип пригрел несчастного, за это юродивый помогал ему в работе: где воск с пола соскоблить, где воды натаскать, где стены от копоти свечной отмыть.

– Слышь, Симка! – окликнул парнишку Иван. – Что случилось? Отчего беготня такая?

– Так известно, от чего, – с пришепетыванием отвечал юродивый. – Ночью-то сруб, где нжерены поживали, сгорел.

– Как сгорел? – Иван опешил, даже не заметил, как Симка слово иностранное исковеркал.

– Да вот так. Дотла.

– Как же такое случилось?

Симка выразительно, как ребенок, пожал плечами.

– А сами-то живы?

– Да поначалу были живы. Как дом-то заполыхал, так Митька хозяев растолкал. Они повыскакивали в исподнем одном, – начал объяснять Симка, растягивая некоторые слова. – А потом Федор-то Николаич как заголосит: «Четрежи мои! Сгорят!» Да как ринется в дом-то. Никто и не успел его ухватить.

– И?! – нетерпеливо потребовал продолжения Иван, когда парнишка замолчал.

– Сгорел Федор Николаич, упокой, Господи, душу его! – Симка размашисто перекрестился.

– А второй? Александр?

– Он-то поначалу командовал, кому куда встать, как ведра принимать с водой. Но вода-то за версту, все одно не успели бы затушить, – с готовностью продолжил Симка. – А как увидел Александр Николаич, что брата его давно не видать, так и заметался. Кричит: «Федя! Братец!» Ему и говорят, мол, Федор-то Николаич в огонь за своими четрежами прыгнул. Глухов-то как заголосит да как кинется в дом полыхающий. Насилу удержали его.

– А сейчас он где?

– Дом-то как стал догорать, так и рухнул. И похоронил под собой Федора Николаича-то. Вот Александр Николаич вместе с мужиками-то и разгребают завал, чтобы тело достать да похоронить со всеми почестями.

Иван поблагодарил Симку и заторопился к срубу. Юродивый вслед ему кричал про каких-то бесов и про знамения, о которых сказано в Писании, но Кожемякин его не слушал. Продирался сквозь колючие кусты, прикрывая лицо поднятой рукой, и вскоре оказался на краю крутого, осыпающегося спуска. Не раздумывая, шагнул он вниз, скатился по сухой, колкой земле да побежал к толпе мужиков, что орудовала на месте пожарища.

Александра Глухова Иван заметил сразу. Приметный он был среди других мужиков, в одном исподнем и в сапогах. Руки и лицо – в розовых пятнах ожогов, с левой стороны волосы на голове обгорели почти до темечка. В глазах блестит отчаяние и злость.

– Оттаскивай! Оттаскивай к лесу! – зычно командовал он мужиками, которые ухватились за толстое, не прогоревшее бревно.