Генри Олди - Сильные. Книга 2. Черное сердце

«Войдет в года, подрастет», — чуть не брякнул я.

— Эх, ты! — Уот дернул углом рта. — Я думал, ты умный, кэр-буу! Ну да, ты ж не адьярай… Эсех знаешь как огорчался? Твердил: «Разве я адьярай?!» Спрашивал: «В кого я такой?» Две руки, две ноги, два глаза… Урод, да? Мы его утешали: я, сестра, братья… Мама утешала. Папа утешал, когда просыпался. Любили его, да. Он в Кузне вас увидел, до меня докопался: «Я что, из них? Из этих? Не родной? Приемыш?!» Я ему: «Родной! Родней не бывает!» Не поверил. Я ему: «Брат! Люблю!» А он не верит…

Уот понурился и надолго замолчал. Я тоже молчал. В памяти эхом гремели слова дедушки Сэркена: «Я хотел рассказать о гордом мальчишке! О щенке, который родился среди матерых волков! Глупом, отважном, тщеславном щенке! Он так завидовал братьям-волкам, так хотел сделаться вожаком, что разорвался натрое! Три тени вместо трех душ! Думаешь, его убил твой брат? Его убила ревность! Зависть! Гордыня!..»

Дедушка говорил об Эсехе! Три тени — ну конечно, об Эсехе! «…его убил твой брат? Его убила ревность!» Кто из моих братьев прикончил Эсеха Харбыра? Мюльдюн-бёгё? Нюргун? Пожалуй, Мюльдюн — он с виду тихоня, а на деле вспыльчивый, в гневе себя не помнит.

Как же я раньше-то не сообразил?

А вам бы на моем месте соображалось? Схватиться с Уотом, огрести по первое число, свалиться без памяти, нахлебаться кумысу на голодный желудок… Нравится? Способствует здравому смыслу? Еще и жрать хочется — прямо абытай-халахай! Живот к спине присох. Закуской Уот не озаботился, а попросить я стесняюсь. Адьярай горюет, а Юрюну Уолану, значит, и дела нет — лишь бы брюхо набить? Нет уж, мы потерпим…

В животе протестующе забурчало. Уот понял это по-своему, потянулся к бурдюку, но я опередил его. Вспомнил поминальную песню дедушки Сэркена, спетую по Омогою, и сам наполнил кубки:

— Пусть душа Эсеха поскорей пройдет через мир духов. Пусть он родится заново — лучше, чем был. Пусть в новой жизни ему повезет больше.

— Пусть, — согласился Уот. — Хорошо сказал, молодец.

И добавил:

— Зря. Напрасно, да.

— Что зря? Зря сказал?

— Зря Эсех с твоим братом связался. Нюргун сильный, Эсех сильный. Нюргун сильнее. Рядом с ним Эсеху лучшим не бывать…

Вот и ответ. Эсеха убил Нюргун.

Как, за что?!

— Я! — Уот встряхнулся, стал чуточку больше. Сверкнул глазом, налитым кровью: — Я бы справился. Давно хотел. Ел, хотел. Спал, хотел. По нужде ходил, хотел! Самый сильный? Самый лучший? Дьэ-буо! Хочу, чтобы самый. Другие — слабаки! Скука! Нюргуна хочу! Я тебе искать помогал?

— Помогал.

Тайком я погладил свистульку — олененка, пригревшегося на груди. Уж не знаю, как Кэй-Тугут уцелел в драке, но я был рад, что свистулька висит на прежнем месте.

— Вот! А-а, буйа-буйа-буйакам! А зачем помогал?

— Зачем?

— Чтобы нашел. Тогда что?

— Ничего. Нашел, и всё.

— Ха! И всё? Ты нашел, я пришел. Ясно?

О да, мне было ясно. Куда уж яснее?

— Так чего же не пришел, а? Мы бы тебя встретили.

— Забыл, — огорчился Уот. — Беда! Забыл…

Он вскочил, схватил табурет. Разнес о стену вдребезги:

— Приду! Приду!

— И что будет?

— Хорошо будет! Хорошо! Очень хорошо!

— А Эсех? — кажется, я тоже вырос. — Эсех — хорошо?

— Эсех? Жалко. Помянем?

— Помянем.

Кумыс волной ухнул в утробу: ни вкуса, ни опьянения. Я-то думал, Уот мне по дружбе помогает найти Нюргуна, по доброте душевной. А что? Обычное дело. Попроси меня Уот его брата найти — я бы тоже помог. Почему нет? Правда, я Уота ни о чем не просил — он сам вызвался.

Я злился на Уота. Я так еще ни на кого не злился! Бывала злоба острей, бывала сильней, но не бывало злобы удивительней. Память подбрасывала воспоминания, словно дрова в костер. Вот свистулька голосом адьярая указывает мне путь к Нюргуну. Вот Уот похищает Жаворонка с Зайчиком. Душит меня в смертельных объятиях. Вместе со мной добывает младшему брату коня, гонит табун в угодьях Дьэсегей-тойона. Мы сидим ночью на его арангасе, семьями хвастаемся. Впрягшись вместо лошади, Уот тащит по песку сани с обезножевшим Нюргуном…

А вот я, десятилетний мальчишка, ровесник Эсеха Харбыра. Я вернулся домой после Кузни, и тут: адьяраи! Верхние! Скачут, несутся. К нам несутся! Мы с Мюльдюном стоим на поле для праздников. Радуемся! Праздник! Лучший праздник для боотура! Битва! Рублю, бью, крушу! Стреляю! Мало! Еще! Сильных хочу. Сильных хочу. Очень сильных хочу!

Очень-очень хочу!

До седых волос, до самой смерти мне не разобраться, на кого же я злился в тот миг: на Уота Усутаакы или на Юрюна Уолана?

— Слово дашь? — спрашивает Уот.

— Какое слово?

— Честное. Что убегать не будешь.

— Это не одно слово. Это три слова.

— Три как одно. Дашь?

Я молчу. Куда мне бежать? Одному, без детей дяди Сарына? Да я от стыда сгорю! Уж лучше сразу в Елю-Чёркёчёх, в огненную речку! Жаворонка теперь не увести — Уот с нее глаз не спустит. Ну ладно, гла̀за. Один у него глаз, вот его и не спустит. А Зайчик и раньше не больно-то уводился…

— Цепь? — Уот наблюдает за моими тяжкими раздумьями, сочувствует, обеими пятернями чешет затылок. — Не хочу родича на цепь сажать. Мы ж теперь родные, кэр-буу! Славный ты парень, нойон-богдо [39] Стоит напомнить, что нойон-богдо — «небесный господин» — в обыденном разговоре используется как насмешка. . Слабак, простак, честняга. Я тебе верю. Дашь слово — гостем будешь!

Ну да, а не дашь — сядешь на цепь. Чудесный выбор, заманчивый: и то нравится, и это. Прямо не знаю, на что соглашаться! Слово — та же цепь, еще и покрепче выйдет.

— Не буду убегать.

— Слово?

— Слово.

Выбрал. И что, легче мне стало? Да ни капельки!

— Гость! Родич! Люблю, кэр-буу! — ликует Уот. — Гость в дом — радость в дом! Свадьбы гульмя гуляем! Кумыс от пуза пьем!

Хлюп! — и чороны полнехоньки. А передо мной сидит прежний Уот: весельчак, балагур. Ухмыляется во всю пасть, скалит желтые клыки. У меня же все наоборот. Словно это мой брат погиб… Типун мне, дураку, на язык! Все три душѝ как стая ворон обгадила. Давно ли сам орал: «Гость в дом — радость в дом!» Ай, я умница, ай, хитрец, спаситель-вызволитель…

— Первая здравица — за дорогого гостя!

— Я, значит, твой гость?

— Гость? Ты? Нет!

— А кто же?

— Дорогой гость, кэр-буу! Вот кто ты!

— А дочка Сарын-тойона? Она кто?

— Невеста! Невеста моя! Свадьба-свадьба-свадьба!

Странное дело, но боотур во мне лишь едва шевельнулся. «Невеста! Свадьба!» Еще вчера я бы от таких слов драться полез, даром что Уот меня со второго раза точно прибьет. Юрюну-боотуру и на жизнь плевать, и на смерть, лишь бы тумаков врагу отвесить. А теперь что? Не плевать?

— Я — дорогой гость. Верно?

— Верно!

— Я с тобой за столом сижу, верно?

— Верно! Буо-буо!