Ольга Зима - Тёмное пламя

Бранн медленно оборачивается, все-таки находя в себе силы встретить самый страшный кошмар, но почти не меняется в лице, только немного бледнеет, да руки прижимаются к ушам плотнее.

— Отз-з-з-зовите з-з-звоего бешеного благого, третий принз-з-з-з, — толстяк не оставляет своих нелепых попыток освободиться то ли от тебя, мой волк, то ли от сюртука, а потому его требования выглядят жалко, он пыжится и брызжет слюной. И, правда, зудит, словно какое-то насекомое. — Я к вам по делу!

Бранн усаживается ровнее, продолжая прижимать руки к голове, но говорит обычным голосом, видимо, слышать это нисколько не мешает.

— Извольте проявить уважение, церемониймейстер Норвель!

Да, мой Дей, я бы тоже не поверил, но Ворону как будто подменили! Обычно спокойный голос становится обжигающе холодным, сам Бранн застывает, выпрямившись с безупречной осанкой, равнодушный взгляд сверлит собеседника, и вот теперь это не только титул, это афиша, это третий принц.

— Мой гость может вызывать какие угодно чувства у вас лично и Неблагого двора в целом, но король Дей имеет право на элементарную вежливость!

Картинку немного портит только то, что наш серьезный принц не отнимает рук от ушей. Я не вижу, мой волк, как и ты, но также уверен, что острые кончики нервно подрагивают. Видимость остается видимостью, Бранн в ужасе.

Пора напомнить им, что благие волки — создания очень импульсивные, как считаешь, мой Дей? Ох, вот не надо, никаких мыслей я у тебя не читал!.. А, ты в этом смысле. Да, порой мы думаем совершенно об одном и том же, мой Дей!

— Вежливость оценить я умею! — колобок щелкает челюстью, поддернутый вверх твоей рукой. — Но таких неблагих еще не видел! Ты расскажешь мне, Бранн? — вторая рука, удерживающая запястье, что безуспешно пытается выкрутиться, приподнимается. — И что это за неблагое количество пальцев? Может быть, стоит превратить этого недоделанного ши в доделанного?

Волчьи клыки вытягиваются из-под твоих губ так выразительно и так смачно щелкают возле треугольных коготков, что Норвель перестает сопротивляться, обмирает в ужасе, а лицо Бранна становится таким неподвижным, что сразу понятно — он изо всех сил сдерживает улыбку.

Феи, однако, никакой мимике не поддаются — парят и сияют, словно изумрудные блики.

Мистер Октопа, про которого все ненадолго забыли, взмахивает раскаленной поварешкой в опасной близости от тоненьких, как и ручки, ножек Норвеля, заставляя того почти жаться к твоим пальцам, мой волк. Осьминог идет красными воинственными треугольными пятнами и что-то крякает ужасно агрессивно, только опусти сейчас церемониймейстера — и получишь отбивную, да, думаю, смысл именно таков.

Ворона все-таки не выдерживает и приподнимает уголки длинных губ, склоняет голову к плечу:

— Так какое было у вас ко мне дело?

Норвель, продолжая поджимать ноги и втягиваясь в свой плотно застегнутый сюртук, переводит загнанный взгляд на Бранна. В буро-красных глазках мелькает чистая, незамутненная и пламенная ненависть.

— Такое же, как и вз-з-з-зегда, третий принз-з-з-з! Чтобы вы вели з-з-зебя прилично! Чтобы вы не походз-з-з-з-зили на неправильного, гадкого, нечиз-з-зтокровного отвратительного бродягу! Или на дз-з-з-зевку из-з-з тех оз-з-з-зтроперых, что приз-з-з-злуживали вашей ма!..

Челюсти Норвеля снова ударяются друг о дружку, ты выбрал момент удачно, мой волк! Правда, язык этот зудящий ши все равно не прикусывает. Но всегда есть вторая попытка, да, мой волк.

— Ты давай поточнее, комарик, дела такими расплывчатыми не бывают даже у неблагих!

На «комарика» Норвель вскидывается так оскорбленно, так натурально захлебывается воздухом, так зло пытается прошить тебя взглядом, что сразу ясно — настолько сильно ранит лишь истинная правда. Тот, кого ты держишь, не был ши изначально, вероятнее всего, мы имеем дело с выбившимся из неблагих в высшие неблагие. Однако ему достался плохой переводчик, а может быть, так повлияло Искажение, но сущность Норвеля так и осталась истинно комариной, соответственно, не слишком изменилось и тело.

— Такое же, как и вз-з-з-зегда!.. — настойчиво и злобно зудит он, продолжая сверлить тебя взглядом, мой волк, хотя обращаясь, конечно, к Бранну.

Позабыв об опасности от мистера Октопы, церемониймейстер получает уже не такой горячей поварешкой по ноге и не менее злобно оглядывается, теряясь, кого же именно ему страстно ненавидеть в этот конкретный момент. Октопа радостно зеленеет темными кружочками, пять щупалец, одно — с поварешкой, вытягиваются вверх, а неразборчивое кряхтенье с высоким оскорбительным свистом, несомненно, угрозы. Неблагой повар вряд ли допускает присутствие в своей вотчине этого комара-церемониймейстера.

— Я в-з-з-з-зегда напоминаю третьему принз-з-з-зу, что настала пора из-з-з-з-зменить портрет в з-з-з-земейной галерее! — ненависть обжигающим потоком возвращается к Бранну, старающемуся спрятать длинную улыбку. — Его портрет не менялз-з-з-зя уже триз-з-з-зта лет!

Тонкие мерзкие пальчики ещё разок привычно смыкаются, словно пытаясь выловить чье-то нежное беззащитное ухо прямо из воздуха, но Ворона даже не вздрагивает, это можно считать твоим новым личным достижением, мой Дей!

— Хотя там вз-з-з-зего одно полотно! Наш третий принз-з-з-з! Никогдз-з-з-за не может уследз-з-з-зить з-з-з-за временем, пхф!

Да, мой волк, в этот раз колющий словами комаришка прикусил свой язык!

— Раз это требуется, я, конечно, приду, — феи в глазах Бранна парят на привычном месте, а вот руки спокойно опускаются на колени под неверящим взглядом Норвеля. — Вам лучше подождать за дверью, пока мы с моим монаршим гостем закончим трапезу.

На лице толстяка написано отчаяние, он дергается к принцу всем телом, стараясь быть угрожающим, но Ворона только сощуривается, целиком, мой волк, доверяя тебе и твоим рукам. Да, я полагаю, вполне можно порычать:

— А если нет, то монар-р-рший гость вполне готов подкр-р-репиться свежей комар-р-рятиной!

Мистер Октопа воздевает вверх половину щупалец и недружелюбно тычет в ляжку Норвеля поварешкой, видимо, обещая приготовить даже такое неблагое со всех сторон мясо по вкусному рецепту. Церемониймейстер вскидывает голову высокомерно и оскорбленно, но натыкается затылком на твою ладонь, мой Дей, и сразу ежится, теряя спесь. Цедит сквозь зубы, неповторимо зудя и шепелявя:

— Холос-с-с-со! З-с-с-зв-фать больф-ф-шэ не буд-т-ту!

Маленькие осьминожки, радостно подкатившиеся к дверям, с готовностью распахивают створки, через которые ты, мой Дей, я чувствую, с большим удовольствием отбрасываешь толстяка. И получаешь в награду один свирепый взгляд и двенадцать признательных. А если считать меня, то и все тринадцать, да, мой волк!