Дем Михайлов - Свет во мраке

Я пролежал в грязи довольно долго. До тех пор, пока полностью не прояснился взор. Тогда я зашевелился и медленно встал на окрепшие ноги. Чувства вернулись. Я прозрел. Снова осязал и обонял в полной мере. Отлично слышал.

Проследив взглядом вверх по крутому склону, я понял, что мне не взобраться. Возможно это осуществимая затея, но крайне трудная, ведь подниматься придется не по земле, а по осклизлым толстенным соснам, пробираясь между топорщащимися в небо гнилыми мертвыми ветвями, пробиваясь сквозь тучи комарья, проваливаясь по грудь и глубже в многочисленные грязевые ямы и бочаги. Куда проще все это безобразие обойти кругом, добраться до сухого хвойного ковра покрывающего землю и там начать восхождение.

Но я не стал обходить. Уцепился рукой за ошметок коры на ближайшем стволе, оторвал его, взялся за следующий. Этот кусок оказался покрепче и выдержал мой вес. Я начал карабкаться вверх. Прямо сквозь мертвый бурелом. Если Истогвий где-то там, у меня появится шанс вновь укрыться среди проточной воды и грязи. Порази меня враг стрелой — не страшно. Я боялся лишь неизвестной мне темной волшбы — этой части загадочного Искусства неподвластного мне. Я обладал силой, но не знаниями. Но недавно мне хорошенько намяли бока. И я извлек урок из своей ошибки. Отныне я стану куда мудрее.

Шаг за шагом я преодолевал крутой склон, взбираясь вверх как дрожащий грязный червь — я не шел, я полз. Но упорно двигался вверх.

Вскоре я вернусь к месту недавней схватки.

Разумней было бы бежать прочь.

Но я не могу.

Пусть это глупо, но там остались два ниргала. Те, кто прошел со мной все мыслимые и немыслимые беды. Я не мог просто бросить их. Не мог. Да это глупо. Но я не мог. Я обязан выяснить их судьбу.

Оказавшись на вершине склона, я не остановился. Я попросту и не заметил завершения одного отрезка пути, сразу перейдя к следующему. Да и не к чему было останавливаться — я не устал. А по пути наверх успел загубить несколько невинных существ, выпив их жизненную силу.

Шагая вперед, я старательно оглядывался, вслушивался. Пусть не увижу самого Истогвия, что явно помудрее меня в этих делах будет, но зато могу узреть его спутников или же лошадей.

Однако до самого места назначения я не увидел врага. Только несколько животных пасущихся или охотящихся поблизости, да гнездящиеся в дуплах совы, погруженные в дневную дрему, и прочие пичуги сидящие на ветвях. Мир и покой вокруг. Природа во всем своем сонном величии.

Однорукого я заметил сразу.

Трудно не увидеть сидящего под деревом обнаженного мужчину с одной рукой. Его голова поникла на грудь, опираясь подбородком о запястье единственной руки, что намертво вцепилась ему же в горло. Ноги вытянуты, обрубок второй руки свисает вниз, на обнаженной коже множество шрамов и рубцов, про ожоги и говорить не хочется. Множество новых царапин и синяков — полученных за последние дни.

Однорукий мертв…

Ах ты ж…

Я застыл в двух шагах от мертвого воина с жестоко обезображенной внешностью.

— Ублюдок Истогвий! — сорвалось с моих губ — Проклятый ублюдок Истогвий!

Нет ни малейшей ошибки — Однорукий задушил себя сам. Ему попросту приказали это сделать и он выполнил страшный приказ, сам себе, пережав горло. А перед этим, по еще одному приказу, он самостоятельно снял с себя доспехи. Возможно даже погрузил их в седельные сумки, после чего встал под деревом и удушил себя, не сводя застывших глаз с того, кто отдал мерзкий приказ.

— Ты мог подарить ему более достойную смерть! — выдохнул я с ненавистью — Мог даровать ему достойный конец! Если кого и нельзя винить ни в чем — так это ниргалов! Но ты унизил его. Ублюдок… ты пожалеешь об этом!

В моем и без того длинном списке мести появилось еще одно имя. И заняло там достойное место. Нет ни малейшего сомнения в том, что Однорукого намеренно унизили, тем самым унизив и меня, его лидера. Лучше бы ниргалу отрубили голову. Так ведь быстрее. И так ты не узнаешь о том, что тебя настигла смерть, пока голова не слетит с плеч. А заставить себя задушить — ведь ниргалы крайне живучи, даже без воздуха в груди воин мог жить еще очень долго, смотря перед собой и продолжая сдавливать ладонь на собственном горле.

— Ладно — кивнул я — Ладно. Пусть так.

Отвернувшись, но не стерев смерть Однорукого из памяти, я начал осматривать разоренный лагерь.

Костер тщательно затушен — залит водой и засыпан сырой землей. Сразу видна рачительность хозяина, не желающего, что в его собственном сосновом бору полыхнул лесной пожар.

Вокруг нет ни единого куска железа — все увезли с собой. Мои доспехи, броню Однорукого, котелок и ложки. Забрали все до последней мелочи.

Нежить — исчезла. Осталась лишь вонь и злобно жужжащие над мокрой вонючей хвоей стаи мошкары. Увели мое новорожденное войско. Забрали. И нежить подчинилась воле Истогвия. Еще одно знание в шкатулку моих новых знаний.

Второй ниргал — ни следа. И тут прослеживается рачительность. Мощный, опытный и преданный воин всегда в цене. Глупо разбрасываться. Поэтому Шрама забрали с собой.

И почему же не взяли с собой Однорукого? Ведь даже с одной рукой ниргал мог дать фору многим здоровым воинам. Его смертоносность ненамного уменьшилась с потерей руки. Почему не взяли? Не знаю. Но мне показалось, что решение о судьбе искалеченного ниргала Истогвий вновь принял исходя из своей рачительности.

Но рачительности не обычной, свойственной каждому нормальному мужику из простого сословья. Нет.

Тут речь о рачительности особой, возведенной в абсолют.

С чего я так решил?

А вот не знаю. Но решил. Если задуматься — Истогвий был одет с иголочки, причем сразу заметно, что для него это обычное дело — щеголять в безукоризненно чистой и целой одежде. Он всегда опрятен. Всегда. Я его видел лишь единожды, но уже, почему то приобрел такую вот уверенность о его внешнем виде. Его дочь одета столь же хорошо и для нее это столь же обыденно. Те кинжалы, что приставили к моей шее, были образчиком того, как следует обращаться с воинским оружием. Клинки вычищены, лезвия наточены, матово поблескивают. Ногти — что у Истогвия, что у его дочери — коротко и красиво обрезаны. Обувь в отличном состоянии и было видно, что по сапогам регулярно проходится грубая щетка.

Истогвий настоящий хозяин. Крестьянин. У такого скотина будет лосниться от жира, будет обихожена в лучшем виде, всегда накормлена, напоена, в хлеву не найдешь навоза неубранного, коровы от распирающего вымя молока жалобно мычать не станут — их вовремя подоят. Но все это касается только скотины здоровой. А ежели курица нестись перестала — в суп ее дуру! Коли корова отощала, молока не дает — на мясо пока не сдохла! Конь охромел — и его на бойню! Никакой жалости! Никакой привязанности! Вроде бы и хорошо таким человеком быть, у такого семья голодать никогда не будет. Да ой ли? Такой хозяин и старого верного пса зарежет без жалости — чего собаку кормить, коли она уже ничего не слышит и толком не видит? Такой пес вора не заметит, хозяйского добра не убережет. Вон его со двора! За баню оттащить и полоснуть ножом по заросшему седой шерстью горлу. Только и взвизгнет собака тихонько в руках не жестокого, а просто рачительного хозяина…