Роджер Желязны - Знак Единорога. Рука Оберона

Я позволил себе роскошь нескольких глубоких вздохов и легкой дрожи. Затем вынул из кармана Талисман и приподнял его за цепочку. Подержал перед глазами.

Красный изнутри — густо-вишневый, с дымчатыми прожилками, блистающий. Казалось, во время путешествия по Образу он собрал свет и блеск некоего высшего сорта. Я продолжал всматриваться, обдумывая инструкции, сравнивая их с теми, которые знал ранее.

Раз уж прошел Образ и добрался до этой точки, можно побудить его перенести тебя в любое место, которое сумеешь представить. Все, что требуется, — это желание и напряжение воли. Не скажу, что не ощущал трепета в такой ситуации. Если эффект перемещения будет выполнен как обычно, я могу загнать себя в ловушку необычного типа. Но у Эрика все прошло удачно. Его не заперло в сердце камня где-то там в Тени. Дваркин, что оставил те записи, был великим человеком, и я доверял ему.

Собравшись с мыслями, я упрочил уверенность в безопасности внутреннего пространства камня.

Внутри было искаженное изображение Образа, окруженное мигающими точками света, крошечными огоньками и вспышками, разнообразными кривыми и дорожками. Я принял решение. Сфокусировал волю…

Пурпур и медленное смещение. Словно тонешь в океане высокой вязкости. Очень медленно вначале. Смещаясь и темнея, все мелкие огоньки далеко-далеко впереди. Моя кажущаяся скорость возросла. Искры света, далекие, прерывистые. Затем еще чуть быстрее. Нет масштаба. Я был точкой сознания неопределенных размерностей. Осведомленный о движении, осведомленный о конфигурации, к которой я приближаюсь — теперь, можно сказать, стремительно. Красный тон почти ушел, как и восприятие любой среды. Сопротивление исчезло. Я разгонялся. Все воспринималось одним-единственным мигом, по-прежнему остающимся единым мгновением. Царило необычное ощущение безвременья. Моя скорость относительно того, что теперь казалось моей целью, была огромной. Маленький, перекрученный лабиринт рос, развивался в то, что смахивало на трехмерную версию Образа. Перемежаемый вспышками цветного света, он вырос предо мной, по-прежнему напоминая причудливую галактику, полуразорванную вечной ночью посередине, окруженную гало бледного свечения пыли, — ее рукава были составлены из бесчисленных мерцающих точек. И она росла, или я съеживался, или она приближалась, или я приближался, и мы были рядом, близко друг от друга, и вот она заполнила все пространство, сверху донизу, отсюда дотуда, а моя собственная скорость все еще — или, если хочешь, кажется, — увеличивалась. Меня охватило, переполнило сиянием, и возник случайный мазок, который — я знал — и был началом. Я находился слишком близко — действительно, совершенно потерявшись, — чтобы постичь его общие очертания, но перегибы, мерцание, переплетение того, что я мог видеть, повсюду и вокруг, заставили меня задуматься, достаточно ли трех измерений, чтобы оценить искажающие ощущения сложности, с которыми я столкнулся. Скорее, нечто из моей памяти, а не аналог галактики, вверглось в другую крайность, внушенную бесконечномерным гильбертовым субатомным пространством. [12] Гильбертово пространство — математическая модель векторного пространства с бесконечным количеством измерений, которое тем не менее может быть измерено и определено. Обычно не используется вместе с понятиями субатомного (т. е. внутриатомного) пространства и процессов. Но тогда это метафора отчаянья. Просто и очевидно — я ничего в этом не понимал. У меня было только растущее ощущение — обусловленное Образом? интуитивное? — что мне придется пройти через этот лабиринт, чтобы обрести новую степень власти, которую я искал.

И я не был не прав. Меня внесло в него без уменьшения моей кажущейся скорости. Меня вращало и кружило по сверкающим ходам, проносило сквозь нематериальные облака мерцания и сияния. Там не было областей сопротивления, как собственно в Образе, казалось, было достаточно первоначального импульса, чтобы пронести меня насквозь. Смерч-турне по Млечному Пути? Утопающий проносится среди коралловых каньонов? Страдающий бессонницей воробей пролетает над парком развлечений вечером Четвертого Июля? [13] Четвертое Июля — День Независимости, национальный праздник США в честь принятия в 1776 году в этот день Декларации Независимости. Обычно вечером устраиваются грандиозные фейерверки. Вот мои мысли, что я законспектировал в тот свой поход на столь преображенный манер.

…И наружу, насквозь, вверх — и готово, со вспышкой красноватого света, которая обнаружила меня разглядывающим самого себя, держащим кулон возле Образа, затем разглядывающим кулон с Образом внутри, внутри меня, все внутри меня, я внутри него, пурпур гаснет, еще, исчезает. Затем просто я, кулон, Образ, в отдельности, отношения субъект — объект восстановлены — только октавой выше, которую я ощущаю как лучший путь для применения. Ибо теперь существует определенная эмпатия. Было так, будто я приобрел сверхощущение и дополнительные средства выражения. Это было необычное чувство, чертовски удовлетворяющее.

Подстегнутый желанием опробовать его, я снова воззвал к своей решительности и скомандовал Образу перенести меня куда-нибудь.

Затем я оказался в круглой комнате, на верхушке самой высокой башни в Янтаре. Пройдя ее наискосок, я вышел на очень маленький балкон. Контраст был мощный, после экстрасенсорного путешествия, которое я только что завершил. Несколько долгих мгновений я стоял там, оглядываясь.

Море было стеклянно задумчивым, а небо — облачным, близился вечер. Сами же облака демонстрировали орнаменты мягкого света и грубой тьмы. Ветер пробивал себе путь в сторону моря, отторгая запах соли. Темные птицы росчерками рассекали воздух, паря и кружась вдалеке над водой. Подо мной в необъятном изяществе за краем Колвира навзничь лежали дворцовые дворы и террасы города. Люди на проездах были крошечными, их движения можно было не принимать во внимание. Я чувствовал себя очень одиноким.

Затем я дотронулся до Талисмана и вызвал грозу.

Когда я вернулся, Флори и Рэндом ждали меня в моих комнатах. Взгляд Рэндома сначала уткнулся в подвеску, потом встретился с моим. Я кивнул.

Я повернулся к Флори, слегка кивнув и ей.

— Сестра, — сказал я. — Было время до, и есть время после.

Флори выглядела как-то испуганно, что было к лучшему. Тем не менее она улыбнулась и взяла меня за руку.

— Брат, — сказала она, — я вижу, ты держишь слово.

Бледное золото — ее волосы. Она подстригла их, но сохранила локоны. Я не мог решить, нравится мне это или нет. У нее были прелестные волосы. К тому же синие глаза и масса тщеславия, чтобы сохранить всех и вся в перспективе, любезной только ее сердцу. Временами она, казалось, поступала просто глупо, но потом, в другой раз, она меня удивляла.