Роджер Желязны - Знак Единорога. Рука Оберона

— Я суть Образ, — сказал он, — в чрезвычайно реальном смысле. При прохождении через мой разум, чтобы достичь той формы, которую он ныне имеет, — суть основы Янтаря, — он сформировал меня так же, как я сформировал его. И я осознал, что я одновременно и Образ, и я сам, и он был вынужден стать Дваркином в процессе становления самим собой, при рождении этого мира и этого времени кипели взаимные изменения, а в сути заложена наша слабость, равно как и наша сила. Ибо мне пришло на ум, что повреждение Образа сделает ущербным меня, а повреждение моего разума отразится и в структурах Образа. И все же реально мне нельзя нанести вред, поскольку Образ защищает меня, и кто, кроме меня, сможет повредить Образ? Прекрасной замкнутой системой кажется он, его слабость абсолютно закрыта щитом его силы.

Дваркин умолк. Я прислушивался к пламени. Не знаю, к чему прислушивался он.

Затем:

— И я был не прав, — сказал он. — Все так просто… Моя кровь, которой я начертал Образ, могла стереть его. Но понадобились века, чтобы осознать, что кровь от крови моей так же способна разрушить рисунок. Ты можешь воспользоваться этим, ты тоже можешь изменить Образ… эге, даже в третьем поколении.

Подтверждение того, что Дваркин был нашим дедом, не явилось для меня таким уж сюрпризом. Казалось, что я знал все это, знал, но не произносил вслух. И все же… если так, то вопросов это поднимает больше, чем дает ответов. Собери одно поколение предков. Проследи смешения. Теперь еще меньше, чем когда-либо раньше, я понимал, чем на самом деле был Дваркин. Плюс факт, который признал даже он сам: эта история рассказана безумцем.

— А чтобы исправить его?.. — сказал я.

Он самодовольно ухмыльнулся, мое собственное лицо передернулось под моим взглядом.

— Ты что, потерял вкус к существованию в роли повелителя живой пустоты, короля хаоса? — спросил Дваркин.

— Может, и так, — отозвался я.

— Клянусь твоей матерью Единорогом, я знал, что дойдет до этого! Образ в тебе силен так же, как и более великий мир… Так каково же твое желание?

— Сохранить державу.

Он покачал своей-моей головой.

— Может получиться, что легче все разрушить и попытаться сначала… я частенько говорил тебе об этом.

— Я упрям. Так что повторись, — сказал я, пытаясь придать голосу Папину резкость и хриплость.

Дваркин пожал плечами.

— Разрушь Образ, и мы разрушим Янтарь… и все тени, выстроившиеся вокруг него, как вокруг полюса. Дай мне позволение уничтожить себя в центре Образа, и мы сотрем его. Дай мне такое позволение и дай слово, что тогда ты возьмешь Талисман, который содержит суть порядка, и используешь его, чтобы начертать новый Образ, яркий и чистый, незапятнанный, нарисованный на субстанции твоего существа, пока легионы хаоса со всех сторон будут пытаться отвлечь тебя. Обещай мне это и позволь закончить все, ибо, сломленный, как я есть, предпочел бы умереть за порядок, чем жить для него. Что скажешь теперь?

— Не лучше ли попытаться исправить то, что у нас уже есть, чем уничтожать работу вечности?

— Трус! — крикнул он, вскакивая на ноги. — Я знал, что ты вновь произнесешь эти слова!

— Разве нет?

Дваркин взялся мерить комнату шагами.

— Сколько раз мы мусолили это? — спросил он. — Ничего не изменилось! Ты боишься рискнуть!

— Наверное, — сказал я. — Но разве ты не чувствуешь, как нечто, чему ты отдал столь многое, стоит некоторого усилия — некоторого дополнительного жертвоприношения, — если есть хоть малая возможность спасти то, что есть?

— Ты по-прежнему не понимаешь, — сказал Дваркин. — Я не могу, но думаю, что поврежденную структуру следует уничтожить… в надежде заменить. Природа моего личного увечья такова, что я не могу предвидеть результат восстановления. Я поврежден так же и столь же сильно. Мои чувства предопределены.

— Если Талисман может создать новый Образ, почему б ему не послужить для восстановления старого — чтобы покончить с нашими трудностями, исцелить твой дух?

Дваркин приблизился и навис надо мной.

— Где твоя память? — сказал он. — Ты же знаешь, что труднее исправить повреждение, чем начать все сначала. Даже Талисману легче уничтожить Образ, чем починить. Ты что, забыл, на что он похож? — Дваркин указал на стену за своей спиной. — Хочешь пойти посмотреть еще раз?

— Да, — сказал я. — Хочу. Пошли.

Я поднялся и взглянул на Дваркина. Когда он сердился, контроль над личиной начинал ускользать от него. Дваркин уже потерял три-четыре дюйма роста, маска моего лица расплавилась в гномьих чертах, а промеж лопаток выпирал явный горб — он становился виден, когда Дваркин размахивал руками.

Глаза его распахнулись, он внимательно изучал мое лицо.

— Неужели ты действительно хочешь это сделать, — сказал он чуть погодя. — Тогда ладно. Пойдем.

Дваркин повернулся и двинул в сторону большой металлической двери. Я пошел следом. Ключ ему пришлось поворачивать обеими руками. Затем он всем весом налег на дверь. Я взялся помогать, но он с необычайной силой отстранил меня, прежде чем в последний раз толкнуть дверь. Дверь скрежетнула и распахнулась. Меня обдало странным знакомым запахом.

Дваркин ступил за дверь и остановился. Нашарил у стены нечто, смахивающее на длинный посох. Дваркин несколько раз ударил им оземь, и верхушка посоха начала светиться. Она довольно прилично осветила пространство вокруг, вырвав из темноты узкий туннель, куда и вошел Дваркин. Я пошел следом. Туннель довольно быстро раздался, так что я смог идти рядом с Дваркином. Запах усилился, и я почти узнал его. Это было так недавно…

Почти восемьдесят шагов, и лишь потом коридор сделал поворот налево и вверх. Затем мы прошли сквозь маленький, похожий на аппендикс, участок. Он был усыпан раздробленными костями, а в скалу в паре футов от пола было вделано большое металлическое кольцо. К нему крепилась поблескивающая цепь, которая спадала на пол и тянулась вперед линией расплавленных, жарких, но остывающих капель.

После этого наш путь вновь сузился, и Дваркин опять пошел впереди. Вскоре он завернул за внезапно возникший угол, и я услышал его бормотание. Я чуть было не врезался в него, когда сам завершил поворот. Дваркин сидел на корточках, слепо шаря левой рукой внутри затененного ответвления. Когда я услышал тихое карканье и увидел, что цепь тянется в расселину, то сообразил, в каком месте мы оказались.

— Славный Уиксер, — услышал я Дваркина. — Я не пойду далеко. Все в порядке, славный Уиксер. Вот, принес кое-что пожевать.

Откуда он достал что-то, чтобы кинуть зверю, я не заметил. Но пурпурный грифон, к которому я приблизился теперь достаточно, чтобы мельком увидеть, как он шевелится в своей берлоге, принял предложенное, замотав головой и издав серию хрустящих звуков.