Екатерина Лесина - Внучка берендеева. Третий лишний (СИ)

- Пряника хочешь?

Чистая улочка.

Метут, стало быть. И дома хорошие, каменные. Иные - в два этажа. На первом - лавка, на втором хозяева живут. Удобно, если подумать. Еська, может, когда вся эта история закончится, такую прикупит. И будет торговать... ну теми ж пряниками.

- А и хочу, - с вызовом сказала Щучка.

Мальчонка, что крутился подле с лотком, к шее привязанным, подскочил, затараторил.

- С изюмой... с орехами... ось на меду вареные... печатные...

Щучка замерла.

Она что, прежде пряников не видывала? Воровка же ж. И руки у нее легкие. Помнится, в былые годы это за развлечение было, пряника добыть. Разносчики, даром что малолетние, а тоже по-свойму ловки. Чуть зазеваешься и за руку схватят.

Неужто не таскала никогда?

- Этого бери, - Еська указал на печатного зайца с сахарными глазами.

Щучка взяла кошку медовую.

Ничего, тоже вкусная.

Мальчонке Еська кинул медяк. И тоже пряника выбрал.

- Не доедаешь? - не удержалась девка. Вот что за норов? Он ей ни слова, ни полслова, а она колючки растопырила.

- Да нет... на улице слаще... куда гуляем-то?

- Никуда. Просто...

За Калачной улочкой прятался Ильин переулок, в народе именуемый Портняжным. Здесь лавки стояли густенько, тесно. И пахло иначе - тканями. Торговали ими, а еще кружевом всяким, лентами атласными, печатными и расписными, платьем готовым. Вона, выволокли на солнышко болвана деревянного, разодели в широченный алый летник из стеганой ткани.

Красотень.

Поверху бусины крупные, блестят на солнышке, переливаются.

На плечах платок зеленый с ружами, золотом подмалеванными... глядеть больно.

И Щучка застыла. Вперилась в болвана пустым взглядом.

А после вздохнула и тихо сказала:

- Он меня выгнал.

- Кто? - Еська сперва не понял, об чем это она.

- Он... - Щучка с нетерпения ногой притопнула.

Безликий.

- Сказал, что его дело было замуж меня выдать... он и выдал. А дальше пусть со мной муж мается.

Это, конечно, было сюрпризом. И подумалось Еське, что сюрпризы, если разобраться, он не слишком-то любит. И вот что делать с этой... молодой женой?

Послать куда подальше?

Не пропадет. И, может статься, сама обретенной свободе рада будет. Но... Безликий не простит? Да и сам себе Еська, если влипнет она в историю - а эта, судя по клейму на физии, всенепременно влипнет - тоже не простит.

Все ж перед Божиней клятву давал.

Любить и заботиться.

Любить, это конечно, навряд ли... такую пойди-ка попробуй полюби, но заботиться он может. И должен.

- Вещи твои где?

- Нету, - она вцепилась в пряник. - Он сказал, что то барахло... что ты... новое... не думай, мне ничего не нужно. Я как-нибудь проживу и без тебя... и вообще...

- Помолчи, - поморщился Еська. У него и без ее трескотни голова пухнет. Проживет она... ага, амулет - дело хорошее, но он рано или поздно разрядится, и увидят тогда добрые люди клеймо на щеке боярыни. И станут недобрыми людьми.

У них это быстро.

Объяснить не позволят. Заклюют. А если и нет, то найдется кто, напишет челобитную, укажет тайному сыску, и уж тогда-то... как бы вновь на площадь не отправили.

- Остановилась где?

- Пока нигде.

- Понятно...

- Ничего тебе не понятно!

- Пряник жуй, - велел Еська, прикидывая, как быть. Все ж таки бросать ее - не дело, как оно дальше сложится, еще не понятно, может, если попустит Божиня, разбегутся пути-дороженьки... о другом варианте он старался не думать. - Отведу-ка я тебя...

...на постоялый двор? Нет, у девки характер шальной, да и... на дурной отведи, где физия Щучкина ведома, так Безликому мигом донесут. И претило Еське девку оставлять среди людей лихих. Может, она и не воплощение святости, но и он не безгрешен.

Выбрать какой получше? И там вопросы возникнут, как вышло, что боярыня-раскрасавица не бедного кошелька да одна мается? Где провожатые? Дворня? Хоть бы одна холопка захудлая, без которой и бедные боярыни обойтися не способны?

Нет, не вариант.

Дом снять?

Не так сие быстро.

Акадэмия... там тоже за полчаса вопрос не решить. Пока перед братьями покаешься, пока... матушку тревожить - лишнее... к Михаилу Егоровичу на поклон? Еська сходит, он не гордый, но пока суть да дело...

...а у Зославы дом огроменный. Хватит как-нибудь места всем.

Руку он все ж скрутил калачиком, и Щучка, фыркнув, что кошка раздраженная, в нее вцепилась. Пошли медленно, гуляючи...

- Поживешь пока у моей знакомой... сама она в Акадэмии учится... и послушай, надеюсь, не надо говорить, чтоб там, где живешь, не гадила?

- Не дура.

- Мало ли... - не удержался Еська. - Я тебя не знаю...

- Как и я тебя.

- Вот то-то и оно... тебе одежи прикупить бы какой. Сама гляди, чего тебе надобно, я в этом не очень... - Еська остановился перед лавкой, которая была вроде и не велика, но и не сказать, чтобы мала. Окна, пусть и махонькие, но стеклянные. Двери отворены.

Над ними колокольцы на нитках висят, позванивают.

И приказчик молодой, завидев гостей, поспешил навстречу:

- У нас ноне тканей привезли... есть сукно саксонское, беленое. А есть с печатею... - он говорил неспешно, с чувством собственного достоинства, отчего и Еська исполнился некой престранной уверенности, что сукно это и вправду самого лучшего качества. Всю улочку обойди - а другого такого не сыщешь.

...менталист, стало быть. Дар, небось, слабенький, если не взяли в Акадэмию. А может, и сам не захотел магиком быть. Оно ж дело долгое, муторное. Вот лавка - иной коленкор, сидишь себе целыми днями, на людей глядишь.

Торгуешь.

И прибавляется хозяину копеечка, и ему тоже...

Приказчик дернулся и замолк, уставился на Еську обиженно. Ага... воздействие - вещь опасная, особенно когда на одаренных действуешь.

- Я на улице постою. Ты тут сама... решай, чего тебе надобно, - сказал Еська и вышел, огляделся...

Нож он поймал пальцами, как учили, но выкручивать не стал.

Послал по железу горячую плеть.

И взвизгнул нищий, схватившись за ладонь.

- И что это было? - Еська нищего за шкварник ухватил.

Несло от того...

...стало быть из тех, которые за чертою обретаются, в норах да на дрянных улицах. При храмах братия себя блюдет, знает, что за страдания народ на монетку-другую расщедрится, потому язвы и раны казать можно, но вот вонючему да вшивому подавать побрезгуют.

- Отпусти!

Кривой на один глаз.

Нос рваный.

Во рту, до краев щек разодранном, осколки зубов гнилых торчат. И смотреть-то на этакое омерзительно. Но Еська смотрит. Рассматривает.

В одну сторону повернут.

В другую.

Тощий. Но знакомая физия... знакомая...

- Кто? - спросил он.

- Да пошел ты!

- А если сдам? - Еська голову наклонил. - Кликну стражу, скажу, что ты на смертоубийство покушался... знаешь, что за смертоубийство царевича полагается? То есть, за покушение? Живьем в масле тебя сварят. А магики постараются, чтоб не сразу ты сдох...