Miss Sabrina - Подобная Сильмариллу (СИ)

Частично он был прав. Боль мне причиняли только воспоминания. Как ни странно, плохие приходили ко мне теперь куда реже. А вот хорошие резали живьем. Больше никогда я не пройдусь с Лютиэн по цветущему саду Мелиан, вдыхая запах роз, не посмеюсь над шутками Амроса и Амрода, не обниму Артанис и не раскрою перед ней душу, не поспорю дружески с Финродом. Все это было передумано мною сотни раз. Мелькор был прав — я должна была идти дальше. И я решила пойти. Однажды осенним вечером я села и написала письмо самой себе, в котором подробно описала самый страшный эпизод в своей жизни. Это было обращение к самой себе, где я пыталась поговорить с той Сильмариэн, которой мне еще только предстоит стать — сильной, взрослой и, несомненно, пережившей все неприятности и задушившей в себе все плохие воспоминания. Я плакала и бросала перо, через каждые две строчки. Но это было необходимо. Мне стало легче, когда я закончила писать. Перечитав письмо, я сожгла его в камине. Глядя на огонь и вороша угли, я чувствовала, что мне становится лучше, что это событие перестает быть ключевым в моей жизни. Я приняла то, что это было и уже закончилось, оставив разочарование и боль, но и это все пройдет. Моя жизнь будет длиться еще слишком долго, чтобы вспоминать один ужасный вечер через сто лет или через тысячу. Правда, я и не знала, что со мной будет даже через год. Знала только то, что если бы здесь не было Гортхаура — не было бы и меня, и даже не потому, что он спас меня, а потому, что я предпочла бы умереть в застенках крепости, если попала бы к врагам, и среди них не было бы его.

Увидев однажды свою служанку Иннару с ребенком, я поняла, что избежала самого страшного, и что за это можно поблагодарить эльфийскую природу, позволявшую иметь детей лишь тогда, когда этого захотят оба супруга, вознесших молитву. Иннару рассказала, что у человеческих девушек все может произойти после одного раза, даже после насилия. Ужаснувшись в душе, я постаралась внешне сохранить спокойствие и дала сыну служанки конфету. Мать вздрогнула. К своему огорчению, я понимала, что Иннару боится меня не намного меньше, чем Гортхаура, который был у меня частым гостем.

Он никогда не был груб или жесток со мной, напротив, он вел себя милее, чем в Валиноре, я не слышала даже подколов, на которые теперь был щедр только Мелькор. Я перестала бояться прикосновений Майрона, сначала легких, к руке или волосам, потом объятий, которые были нежными и почти невесомыми. Но чего-то большего я все же страшилась, плотская любовь казалась ужасной и болезненной. Я знала, что у всех нормальных эльфов это не так, Артанис говорила, что любовь великолепна во всех ее проявлениях, но тело все равно протестовало, и когда Майрон попытался меня поцеловать, перед глазами у меня за мгновение проплыли все пережитые ужасы, и я вырвалась из его объятий и метнулась в сторону.

— Прости, я просто не могу, — как мне было объяснить эту краткую вспышку страха?

— Надеюсь, этот подонок не оглушил в тебе женщину навсегда, — в его голосе прозвучала горечь.

Эта претензия даже не ко мне, а к Келегорму, была единственной, что я слышала от Майрона. И все же я не питала иллюзий и понимала, что такой он только со мной, и это может долго не продлиться.

Однажды я уговорила его взять меня на прогулку в лес. В первый раз я вышла за территорию крепости. Стояла поздняя осень, и снег уже полностью покрыл землю. Сугробы были огромные, и Майрон смеялся, когда я падала в них и долго пыталась подняться. Мы уже были близко к месту нашей первой после разлуки встречи, когда я услышала знакомые голоса. Нужно было уходить, не травить душу, но я побежала вперед, и, спрятавшись за деревом, принялась жадно смотреть, как Амрос, Амрод и несколько совсем юных девушек, среди которых была Анариэль, играют в снежки, громко хохоча при попадании в противника или случайном падении в снег. Странно, в первый раз в жизни я не могла присоединиться к играющим и веселящимся братьям. Как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь из них крикнул: «Эй, сестренка, ты идешь играть или уже слишком взрослая?» Нет, совсем не взрослая! С громким воплем я бы выбежала из-за деревьев к играющим и закидала бы их заранее припасенными снежками. Все мокрые, мы бы вернулись домой и выпили бы чаю, отогреваясь у камина и рассказывая друг другу смешные истории. Я не стала досматривать игру, развернулась и, глотая слезы, тихо пошла к Ангбанду.

За всеми этими размышлениями, занятиями с Мелькором и познанием новой жизни, я не заметила, как закончился год. Люди Ангбанда устраивали праздник в честь наступления Нового года. Мне, а Мелькору и Гортхауру подавно, идея отмечать наступление каждого года казалась глупой, но я понимала, что у людей, даже живущих в более спокойной обстановке, чем в Ангбанде, этих лет куда меньше. Я попросила Гортхаура отвести меня на праздник, до этого я очень мало видела людей, никогда не общалась с ними, и мне было любопытно.

Праздник людей и праздник эльфов отличаются друг от друга, как небо и земля. Определенное сходство было только с днем рождения братьев в Хитлуме. Музыка людей казалась мне грубой, его извлекали из странных металлических инструментов, непохожих на эльфийские флейты и арфы. Сначала она резала слух, но потом я уже стала получать удовольствие от этих непривычных звуков и грубых текстов песен. Столы ломились от мясных блюд, пива и вина. Я наблюдала за людьми вокруг, и когда двое юношей, в шутку меряющихся силой на кулаках, сцепились, злобно выкрикивая что-то на своем языке, расхохоталась. Я не понимала их язык, но они явно не призывали светлых Валар. Люди были так грубы, но, отчего-то, интересны. Гортхаур держал меня за руку и не отпускал ни на минуту.

— Вот тот хочет вырвать себе оба клыка на спор, — Гортхаур показал на подростка, явно переусердствовавшего с вином, который ожесточенно спорил со своим приятелем на неизвестном мне языке. Я снова расхохоталась.

Не раздумывая, я выпила какой-то мерзкий напиток, который обжег горло так, что я поперхнулась. Майрон сказал, что это гадкое пойло называется ром, и что он не для трепетных эльфийских дев. О, он был прав! Голова закружилась, а по телу разлилось тепло большее, чем после вина. Я качнулась и обняла Майрона, чтобы не упасть. Мне стало весело, и я выпила еще, не обращая внимания на то, насколько отвратителен был ром.

— Тебе уже хватит, прелесть моя, пойдем отсюда, — он вывел меня из зала, я покорно пошла сзади, глупо хихикая и напевая: «И никто так не прекрасен, как моя любовь».

— Правда, никто так не прекрасен, — серьезно сказала я у двери своих покоев. Мне было так хорошо, тепло, мыслей в голове не было, и меня абсолютно ничего не волновало. Я обвила руками шею Майрона, привлекла его к себе и поцеловала страстно, как никогда ранее, но в этом был виноват лишь алкоголь, полностью раскрепостивший меня. Мне даже стало немного стыдно.