Исуна Хасэкура - Волчица и пряности. Том 17

***

В городе есть множество мест, где можно поужинать, например таверны или общие комнаты на постоялых дворах; однако господин Лоуренс предпочитает, насколько это возможно, трапезничать в своей комнате.

В своей комнате обычно едят то, что купили недорого и только приготовили на постоялом дворе. Если спросить господина Лоуренса, он непременно скажет, что так выходит дешевле. И еще он скажет, что так можно тратить меньше, даже если кому-то окажется недостаточно и он попросит добавки.

Потом он добавит с вымученной улыбкой, что это особенно важно теперь, когда с ним вместе странствует кое-кто, обожающий поесть и выпить всласть.

Госпожа Хоро, зная, почему господин Лоуренс не ест в тавернах и общих комнатах, пьет вино, как нечто драгоценное. Когда мы трапезничаем в своей комнате, она, выпив свою долю вина, добавки не получает, сколько ни дуется и ни капризничает. В таких случаях господин Лоуренс лишь с непроницаемым видом открывает и протягивает ей мех с водой.

Когда господин Лоуренс и госпожа Хоро ссорятся, они не кричат друг на друга и не кидаются разными вещами, как я часто видел в своей деревне. Они просто вдруг перестают разговаривать друг с другом. И каждый не глядит на другого, точно его вовсе нет. В моей деревне, когда кто-то ссорится, кажется, что они оба в огне, и соседи, как правило, не подходят, пока те не выгорят, потому что там постоянно ломается что-то ценное.

А господин Лоуренс и госпожа Хоро, даже когда друг к другу настроены холодно, при этом все равно могут говорить с другими улыбаясь. Глядя на их лица, любой бы подумал, что с самого утра они веселились.

Каждый из них может совершенно не замечать другого, словно стерев из памяти само его существование. Это получается у них так естественно. И даже если господин Лоуренс сдается первым, не выдержав этого состязания «не замечай другого», и принимается снова и снова заговаривать с госпожой Хоро, на нее это не действует, пока ее собственное настроение не улучшается. Она в совершенно естественной позе совершенно естественным голосом и с совершенно естественными движениями глаз беседует со мной, как будто господина Лоуренса рядом вовсе нет.

То, как они оба умеют сосредоточенно улыбаться, хотя в душе рассержены, сначала меня даже немножко пугало.

Однако, если окинуть взглядом всю картину, их поведение кажется таким детским, что я их обоих просто не понимаю.

После трапезы я помыл посуду, которую мы одолжили на постоялом дворе, и отнес ее на кухню. Когда я вернулся, господин Лоуренс как раз выходил из комнаты, чтобы наполнить кувшин водой.

Я был не в силах больше сдерживаться и рассказал ему про госпожу Хоро.

У господина Лоуренса сделалось такое удивленное лицо, как будто он и не спорил с госпожой Хоро совсем недавно.

– Мм? Хоро?

– Да… Эмм, мне показалось, что будет нехорошо, если я смолчу…

Церковь учит, что Господь видит все наши поступки, поэтому пытаться скрывать их бесполезно. Однако у людей нет таких глаз, как у Господа, поэтому от многих из нас правда остается скрыта.

В моей деревне в наказание за ложь порют охотничьим луком по ягодицам.

В человека в буквальном смысле вбивают, что, когда деревня утопает в снегу посреди зимы, когда в окрестных горах рыщут волки и медведи, даже мельчайшая ложь или недомолвка может привести к немыслимым бедам.

С тех пор как я спустился с гор, я встречал ложь и недомолвки множество раз, но я по-прежнему убежден, что такие вещи необходимо выправлять.

Тем более – потому что я сам съел кусочек сушеного мяса, который госпожа Хоро сунула мне в рот.

– Да, я знаю.

Вот что господин Лоуренс сказал мне с улыбкой.

– А? Но, господин Лоуренс, как…

– Конечно, если ты настаиваешь на доказательствах, то их у меня нет. Но у нас не хватает четырех кусков сушеного мяса. Думаю, Хоро съела три, а ты четвертый, верно?

Он меня поймал. Я поднес кончики пальцев ко лбу.

Господин Лоуренс, прекрасно разбирающийся в самых трудных фразах из Писания, мог вспомнить все, что у него было и сколько.

– …Я очень виноват, – и я повесил голову.

В моей деревне тех, кто ворует еду, даже заставляют стоять голыми на улице.

Но господин Лоуренс лишь натянуто улыбнулся и поставил кувшин для воды мне на голову.

– Хоро ведь заставила тебя его съесть, не так ли?

Именно так все и было, но меня немного обеспокоило то, что господин Лоуренс был в этом убежден.

– Или я неправ?

Опустив глаза, я чуть качнул головой.

– Я доверяю тебе, поэтому и не сомневаюсь в том, что ты сказал.

Когда я поднял голову, на лице господина Лоуренса была его обычная улыбка.

– Кроме того, думаю, Хоро и сама смутно осознает, что я считаю, сколько у нас сушеного мяса, – произнес господин Лоуренс, сняв у меня с головы кувшин и зашагав вперед.

– Ээ… – удивленно вырвалось у меня, и я поспешил следом, ожидая продолжения.

– Не то чтобы я собирался ее судить и выяснять, виновна она или нет. Я не настолько скряга.

Господин Лоуренс открыл дверь во внутренний двор и вышел.

Луна на ночном небе с легкостью затмевала собой лампу в руке господина Лоуренса.

– Но в путешествии, если постоянно теряешь бдительность, это рано или поздно приведет к беде. Например, в тяжелом положении тебе придется отказаться от чего-то просто потому, что тебе будет чуть-чуть не хватать денег или чего-нибудь еще. Понимаешь?

Я кивнул, и господин Лоуренс ответил мне тем же.

Я подумал, что это очень важные слова.

У господина Лоуренса, когда я кивнул, сделалось удовлетворенное лицо, но тут же оно поугрюмело.

– Но, когда речь идет о некоторых вещах, она мыслит очень узко. Я не против обычной детскости, однако если я докажу ей, что она ведет себя неподобающе, то, боюсь, она страшно разупрямится.

Я подивился про себя, неужели это и вправду относится к госпоже Хоро, волчице столь величественной, что ее даже зовут Мудрой волчицей.

Едва я так подумал, господин Лоуренс вздохнул, поник плечами и, придвинув лицо ближе ко мне, сказал:

– Если, допустим, я загоню ее в угол и скажу: «Ты украла еду», – она это признает, да. Но я уверен, что позже при любом удобном случае, когда я буду передавать ей еду, она будет говорить что-нибудь вроде: «А это не краденая еда?» Или, скажем, «Это вправду можно есть?», или даже «Эй, малыш Коул, это ловушка».

Когда господин Лоуренс говорил, подражая манере речи госпожи Хоро, вид у него был такой, словно он смертельно боялся этих слов.

Я не мог с уверенностью сказать: «Нет, она ни за что так не поступит»; напротив, нечто подобное она вполне способна сказать.

Слова господина Лоуренса меня поразили, но удивило меня то, что на лице его был настоящий ужас, но не было ни капли раздражения к госпоже Хоро.