Энн Райс - Талтос

Странный шум заставил Марклина очнуться. Он насторожился.

Звук повторился, потом снова. Марклин знал, что это такое, но никак не мог сообразить… Черт, в такой темноте он даже направление определить не мог. Надо прислушаться. Снова шум, серия звуков… Надо сообразить, представить, что может так шуметь… И тут он понял!

Высоко над головой кто-то укладывал кирпичи, бросая и разглаживая раствор. Кирпич и известка…

— Но это же абсурд, полный абсурд! Это настоящее средневековье! Томми, очнись! Томми!

Марклин закричал бы снова, но это было слишком унизительно, ведь те ублюдки наверху, закладывавшие кирпичом чертову дверь, могли услышать его рев.

Марклин тихо заплакал, прижавшись к руке Томми. Нет, это все временно, это затея ради того, чтобы довести его до отчаяния, заставить раскаяться, прежде чем отдаться их власти. Они же не собирались на самом деле бросить его здесь, дать ему умереть здесь! Это просто некий ритуал наказания, чтобы запугать его. Конечно, самым ужасным было то, что Томми мертв! И все равно Марклин рад был бы согласиться с тем, что это всего лишь несчастный случай. Когда они придут за ним, он будет во всем послушен! Главное — выбраться отсюда! Только этого ему и хотелось — выбраться!

«Я не могу умереть вот так, — думал Марклин. — Это немыслимо, что мне придется умереть вот так, это невозможно, меня лишают всей моей жизни, отбирают все мечты, все то величие, которое я увидел лишь мельком — вместе со Стюартом и с Тессой…»

Где-то в глубине Марклин понимал, что нелогичен, фатально нелогичен, но продолжал воображать будущее, то, как они придут, как скажут, что хотели только напугать его, что смерть Томми — всего лишь непредвиденная случайность, они не знали, что яма так глубока, это глупо с их стороны… они ведь просто чудовищные лжецы и дураки. Суть была в том, чтобы подготовиться, быть спокойным… Может, стоит поспать? Да, поспать, прислушиваясь к постукиванию кирпичей и шороху извести. Нет, звуки уже прекратились. Дверь, возможно, заложена наглухо, но это не имеет значения. У них есть другие подступы к этой темнице и другие пути выхода. И он их найдет.

А пока лучше держаться рядом с Томми, прижаться к нему и подождать, пока первый приступ паники минует и он сможет подумать о том, что делать дальше.

О, как глупо было с его стороны забыть о зажигалке Томми! Томми никогда не курил, но всегда носил с собой эту затейливую зажигалку и быстро выхватывал ее, когда хорошенькие девушки подносили к губам сигарету.

Марклин ощупал карманы Томми. В брюках ее нет… Вот она, в пиджаке. Он нашел ее, маленькую золотую зажигалку. Молись теперь, чтобы в ней остался газ, или что там в них горит.

Марклин медленно сел, больно ударившись ладонью левой руки обо что-то острое. И щелкнул зажигалкой. Вспыхнул маленький огонек, потом он немного увеличился. Свет распространился вокруг, открыв взгляду маленькое помещение, выкопанное глубоко в земле.

А острые предметы и рассыпающиеся тоже оказались костями, человеческими костями. Рядом с Марклином лежал череп, таращась на него пустыми глазницами, а неподалеку был еще один… Боже! Кости были такими старыми, что некоторые из них рассыпались в прах… Кости! И мертвое лицо Томми с открытыми глазами, и кровь уже подсыхала в углу его рта и на шее, там, где она стекала под воротник. А перед Марклином, рядом с ним и позади него были кости!

Он уронил зажигалку и обхватил руками голову. Глаза закрылись, рот распахнулся в неподвластном ему оглушительном крике. И не было ничего, кроме этого звука и темноты, звука, опустошавшего его, возносившего к небу весь его страх. В глубине души Марклин знал, что с ним все будет хорошо, если только он не перестанет кричать, если позволит крику изливаться из него, все громче и громче, не умолкая…

Самолет едва ли может когда-либо отделить вас от окружающего. Даже в этом самолете, с такой чудесной отделкой, с глубокими креслами и большим столом, вы знаете, что вы в самолете. Вы знаете, что вы в тридцати восьми тысячах футов над Атлантикой, и ощущаете небольшие толчки, когда самолет преодолевает ветер, совсем как большой корабль, одолевающий морские волны.

Они сидели в трех креслах вокруг стола. На трех вершинах некого невидимого равностороннего треугольника. Одно из кресел было специально изготовлено для Эша — это было очевидно, и он уже стоял возле него, когда жестом предложил Роуан и Майклу занять два других.

Кресла вдоль стен салона были пусты, они словно огромные руки в перчатках были готовы подхватить вас и поддержать. Одно больше, чем другие, — для Эша, без сомнения.

Основными цветами здесь были светло-коричневый и золотой. Молодая американка, разносившая напитки, была безупречна. Музыка, звучавшая некоторое время, тоже была безупречна: Вивальди.

Сэмюэль, изумительный маленький человек, спал в заднем салоне, свернувшись на кровати, крепко прижимая к себе бутылку, принесенную из квартиры в Белгрейвии, требуя попутно какого-то бульдога, которого слуги Эша не могли ему предоставить. «Ты говорил, Эш, что у меня будет все, что я захочу. Я слышал, как ты им говорил это. Ну вот, я хочу бульдога! И прямо сейчас».

Роуан откинулась на спинку кресла, обхватив себя руками.

Она не помнила, когда последний раз спала. До того как они очутились в Нью-Йорке, она должна была спать. Но сейчас, глядя на сидевших напротив нее мужчин — на Майкла, курившего свою короткую сигаретку, держа ее двумя пальцами так, что красная светящаяся точка на ее конце была обращена в сторону ладони, — она ощущала себя удивительно энергичной.

На Эше был один из его отлично сшитых по последнему крику моды двубортных шелковых костюмов с небрежно поддернутыми рукавами. Манжеты белой рубашки украшали золотые запонки с драгоценными камнями, которые вызывали у Роуан мысль об опалах, хотя она не слишком разбиралась в драгоценных и полудрагоценных камнях. Опалы. Глаза Эша опалесцировали — так Роуан казалось время от времени. Брюки у него были свободными, похожими на пижамные, но, безусловно, модными. Он бесцеремонно поставил ногу на край соседнего кожаного кресла. На правом запястье Эш носил тонкий золотой браслет, явно не имеющий практического значения, — это была тонкая лента металла, поблескивавшая и казавшаяся Роуан безумно сексуальной, хотя она не могла бы объяснить почему.

Эш поднял руку, провел ладонью по темным волосам, коснувшись мизинцем белой пряди, как будто не хотел о ней забыть, отказаться от нее, но хранил ее среди темных волн. От этого его лицо снова ожило в глазах Роуан, а ведь это было всего лишь небольшое движение… Обежав взглядом салон, он посмотрел на Роуан.

Роуан и сама вряд ли заметила, что именно она выбрала второпях из одежды. Нечто красное, мягкое, просторное и короткое, едва достигавшее коленей. Майкл надел ей на шею жемчуг — небольшое, аккуратное ожерелье. Это ее удивило. Она была даже ошеломлена.