Энн Райс - Талтос

Было, наверное, около часа дня, когда Мона проснулась в передней спальне наверху, и ее взгляд сразу устремился к дубам за окном. Их ветви были покрыты яркими листочками, возродившимися после недавно прошедшего весеннего дождя.

— Вам звонят, — сообщила Эухения.

Мона чуть не сказала: «Боже, как я рада, что здесь кто-то есть!» Но она не собиралась признаваться кому-то, что ее снова преследовали духи этого знаменитого дома и что сны глубоко встревожили ее.

Эухения неодобрительно посмотрела на просторную белую хлопковую рубашку Моны. Что с ней было не так? Это ведь был пеньюар для отдыха. В каталоге это называлось «Рубаха поэта».

— Негоже спать в такой красивой одежде! — заявила Эухения. — Вы только посмотрите на эти прекрасные длинные рукава, они же все смялись, а это кружево, это тонкое кружево!

Если бы только Мона могла сказать ей: «Вали отсюда!»

— Эухения, она для того и существует, чтобы ее мяли!

В руке Эухения держала высокий стакан с молоком, выглядевший соблазнительно. В другой у нее была маленькая белая тарелка, на которой лежало яблоко.

— Кто там звонит? — спросила Мона. — Злая Королева?

Конечно, Эухения понятия не имела, о чем говорит Мона, но это не имело никакого значения. Эухения снова показала на телефон. Мона уже хотела снять трубку, когда ее ум, вернувшись к недавнему сну, обнаружил, что сон забылся. Словно сорванная с лица вуаль, он не оставил ничего, кроме слабого воспоминания о фактуре и цвете. И весьма странной уверенности в том, что Мона должна назвать свою дочь Морриган, хотя она никогда не слышала прежде такого имени.

— А что, если будет мальчик? — спросила она вслух.

И сняла трубку.

Это был Райен. Похороны закончились, и все Мэйфейры толпой направлялись в дом Беа. Лили собиралась остаться там на несколько дней, а вместе с ней Шелби и тетя Вивиан. Сесилия была за городом, присматривала за Старухой Эвелин.

— Можешь ты на время предложить старомодное гостеприимство Первой улицы Мэри-Джейн Мэйфейр? — спросил Райен. — Я до завтрашнего дня не смогу отвезти ее в Фонтевро. И, кроме того, мне кажется, было бы хорошо, если бы ты ее узнала получше. Естественно, она уже почти влюбилась в Первую улицу и Честнат и хочет задать тебе тысячу вопросов.

— Вези ее сюда, — ответила Мона.

Молоко было чудесным на вкус! Это было, наверное, самое холодное молоко, какое только она пробовала в жизни, и холод убил тот его естественный привкус, который Моне всегда не нравился.

— Я буду очень рада ее компании, — продолжила она. — А здесь полно призраков, ты был прав.

И тут же ей захотелось, чтобы она такого не говорила, не признавалась в том, что ее, Мону Мэйфейр, преследуют призраки в этом огромном доме.

Но Райен, слишком погруженный в заботы об организации всего, просто продолжил объяснять, что за бабушкой Мэйфейр там, в Фонтевро, присматривает тот мальчик из Наполеонвилля, а это хорошая возможность убедить Мэри-Джейн оставить наконец руины и перебраться в город.

— Эта девочка нуждается в семье. Но прямо сейчас ей совсем не нужно видеть горе и переживания. Ее первый визит в силу очевидных причин был каким-то несчастьем. Она получила настоящую психологическую травму. Ты знаешь, она ведь все видела. Я хотел увести ее оттуда…

— Да, конечно, но после такого она почувствует себя ближе ко всем, — пожав плечами, сказала Мона. Она откусила большой кусок от сочного, хрустящего яблока. Боже, как же она проголодалась! — Райен, ты когда-нибудь слышал имя Морриган?

— Вряд ли.

— Никогда не было какой-нибудь Морриган Мэйфейр?

— Нет, насколько я помню. Это старое английское имя, да?

— Хм… Как ты думаешь, оно симпатичное?

— Но если у тебя будет мальчик, Мона?

— Не будет, я знаю, — ответила она.

И спохватилась. Да откуда ей было знать? Это ведь был просто сон. И еще, должно быть, фантазия, желание иметь именно девочку и вырастить ее свободной и сильной, такой, какими девочки редко вырастают.

Райен пообещал приехать через десять минут.

Мона уселась среди подушек, снова глядя на ветви дуба и лоскуты голубого неба за ними. В доме было тихо, Эухения куда-то исчезла. Мона скрестила голые ноги, рубашка легко прикрыла ей колени пышным кружевным подолом. Рукава действительно были ужасно измяты. Ну и что? Это были рукава, которые подошли бы какому-нибудь пирату. И кто станет содержать их в порядке? Пираты, что ли? У пиратов и должны быть мятые рукава. А Беатрис накупила множество таких вещей! Мона подозревала, что они задуманы как «молодежные». Ну все равно красиво. Даже есть перламутровые пуговки. В этой рубашке Мона себя чувствовала как… как маленькая мама!

Мона засмеялась. Ох, до чего же вкусное яблоко!

Мэри-Джейн Мэйфейр. В каком-то смысле она была единственной особой в семье, встреча с которой волновала Мону. Но что, если Мэри-Джейн начнет болтать всякую колдовскую ерунду? Что, если начнет вести себя легкомысленно? Моне с ней не справиться.

Она откусила еще кусок яблока. И подумала, что это поможет ей восполнить недостаток витаминов. Но ей нужны были и те добавки, что прописала доктор Аннелле Залтер. Мона допила молоко одним глотком.

— Как насчет Офелии? — произнесла она вслух.

Будет ли это правильно — назвать малышку в честь бедной безумной Офелии, утопившейся после того, как ее отверг Гамлет? Пожалуй, нет. «Офелия — это мое тайное имя, — думала Мона, — а тебя, милая, я собираюсь назвать Морриган».

Ощущение абсолютного благополучия охватило Мону. Морриган. Она закрыла глаза и почувствовала запах воды, услышала шум волн, бившихся о скалы.

Ее разбудил какой-то звук, разбудил внезапно. Она спала, но как долго — не знала. Возле ее кровати стоял Райен, и рядом с ним Мэри-Джейн.

— Ох, извините! — воскликнула Мона, спрыгивая с кровати и обходя ее, чтобы поздороваться с гостями. Райен уже пятился из комнаты.

— Думаю, ты знаешь, — сказал он, — что Майкл и Роуан сейчас в Лондоне. Майкл говорил, что позвонит тебе.

С этими словами он ушел, быстро спустившись по лестнице.

А Мэри-Джейн осталась.

Как она изменилась с того дня, когда явилась, чтобы выложить свой диагноз в отношении Роуан! Но следовало помнить и то, подумала Мона, что ее диагноз оказался верным.

Великолепные желтые волосы Мэри-Джейн были распущены и падали ей на плечи, как льняная кудель, а большая грудь натягивала белое кружевное платье. На ее бежевых туфлях на высоком каблуке осталось немного земли, наверное с кладбища. У нее была легендарная тончайшая талия южанки.

— Привет, Мона, я надеюсь, тебе не слишком помешает мое присутствие здесь, — сказала она, мгновенно хватая правую руку Моны и энергично ее встряхивая. Ее голубые глаза сверкали, когда она смотрела на Мону с высоты своего величественного роста, около пяти футов восьми дюймов на каблуках. — Слушай, я могу исчезнуть отсюда в любую минуту, если я тебе не нужна. Мне не впервой путешествовать автостопом. Я прекрасно доберусь до Фонтевро. Эй, глянь-ка, мы обе в белых кружевах, а у тебя еще и чудесные складочки! Эй, восхитительная вещь, ты прямо как белый кружевной колокольчик с рыжими волосами. Я могу выйти отсюда на передний балкон?