Стивен Эриксон - Сады Луны

Ему казалось, что башня бросает вызов яркому облику зала Величества: с издевательским блеском взирает на жмущиеся к холмам особняки и усадьбы с их слезящимися глазами на иссечённых временем фасадах.

Крокус разделял это кажущееся скептическое презрение колокольни к претенциозности зала Величества. Такие же чувства испытывал его дядя, и за последние годы это отношение лишь укрепилось в сердце юноши. Масла в огонь подливала обычная подростковая неприязнь ко всякой власти и авторитету. И хотя он сам об этом не думал, первый импульс присоединиться к миру воров как раз и вызвали эти чувства. Но раньше Крокус не понимал, какое тайное и болезненное оскорбление наносил своими кражами жертвам — насильно вторгался в частную жизнь. Снова и снова, днём и ночью, перед ним вставал образ спящей юной девушки.

В конце концов Крокус понял, что в этом образе скрывается всё — всё. Он вломился в её комнату, куда заказан был вход всем этим благородным хлыщам, что сходят по ней с ума, в комнату, где она может говорить с тряпичными куклами, подругами детства — той поры, когда невинность ещё не означала всего лишь пока не сорванный цветок. Вломился в её священное убежище. И ограбил его, украл у этой девушки самое драгоценное сокровище — её личное пространство.

И неважно, что она была дочерью рода Д'Арле, что родилась она от чистой крови, которую миновало грязное касание Госпожи нищих, что она поплывёт по жизни, навеки защищённой и отгороженной от уродства реального мира. Это всё было неважно. Крокусу казалось, что преступление, которое он совершил против неё, равнозначно изнасилованию. Он так легко разбил её мир вдребезги…

Терзаясь отчаянными угрызениями совести, молодой вор свернул на улицу Анисовых чар и начал проталкиваться через толпу.

В его сознании обрушились некогда незыблемые стены праведного гнева. Ненавистная знать показала Крокусу лицо, которое теперь преследовало его своей красотой, опутывало тысячью неведомых нитей. Пряный аромат специй, висевший в воздухе, словно запах духов на тёплом ветру, — и вот горло Крокуса необъяснимым образом сдавило от чувств, которым он не мог найти имени. Крики даруджийских детишек, которые играли в соседних переулках, наполнили его глаза сентиментальной нежностью.

Крокус миновал Гвоздичные ворота и вышел на Оссерков лаз. Впереди начинался подъём, ведущий к Верхним усадьбам. Едва юноша подошёл ближе, ему пришлось отскочить в сторону, чтобы пропустить большой экипаж, подъехавший сзади. Крокусу не нужно было видеть герб на боковой дверце, чтобы узнать хозяина. Кони щёлкали зубами и лягались, рвались вперёд, готовые смести всё и всех на своём пути. Крокус задержался, чтобы посмотреть, как экипаж грохочет по мостику, ведущему на подъём, а люди жмутся к стенам вдоль улицы. Судя по известным Крокусу слухам о Тюрбане Орре, кони советника разделяли презрение хозяина к тем, кому он якобы служил.

Когда он добрался до усадьбы Орров, экипаж уже проехал во внешние ворота. Четверо мускулистых охранников заняли свои места по обеим сторонам арки. Стена за ними поднималась на полных пятнадцать футов и была увенчана ржавыми железными обрезками, укреплёнными в саманной глине. Пемзовые фонари стояли с интервалом в десять футов. Крокус прошёл мимо ворот, не обращая внимания на охранников. У основания стена достигала около четырёх футов толщины и была сложена из грубого квадратного кирпича. Юноша зашагал дальше по улице, а потом свернул направо, чтобы проверить стену, выходящую в переулок. Сразу же за углом была врезана одинокая дверца из окованного бронзой смолёного дуба.

И ни одного стражника. Тень от соседнего особняка окутывала узенький переулок тяжёлым плащом. Крокус шагнул во влажный, затхлый мрак. Юноша добрался до середины переулка, когда сзади чья-то крепкая рука закрыла ему рот, а остриё кинжала упёрлось в рёбра. Крокус замер, а потом застонал, когда рука с силой заставила его обернуться. Тут он понял, что смотрит в знакомые глаза.

Раллик Ном спрятал кинжал и отступил на шаг, отчаянно хмурясь. Крокус разинул рот, а потом облизал губы.

— Раллик! Клянусь сердцем Беру, ты меня напугал!

— Хорошо, — сказал убийца. Он подошёл к вору вплотную. — Слушай внимательно, Крокус. Даже не думай о том, чтобы залезть в усадьбу Орра. И близко к ней не подходи.

Вор пожал плечами.

— Это была просто шальная мысль, Ном.

— Убей её, — отрезал Раллик.

Поджав губы, Крокус кивнул.

— Хорошо. — Он развернулся и зашагал к яркому пятну солнечного света у выхода на следующую улицу. Он чувствовал на себе взгляд Раллика, пока не вышел на След Предателя. Вор остановился. Слева поднимался холм Высокой виселицы, на укрытом цветами склоне в буйстве красок утопали пятьдесят три ступени Извилистой лестницы. Пять петель над эшафотом слегка покачивались на ветру, их чёрные тени сползали по склону и касались мостовой внизу. С тех пор, как повесили последнего Знатного преступника, прошло уже много времени, а вот на Низкой виселице в Гадробийском квартале каждую неделю меняли верёвки — растягивались. Яркий контраст — под стать напряжённым временам.

Вдруг он помотал головой. Слишком тяжело было отмахнуться от града вопросов. Ном что, следил за ним? Нет, скорее, убийца выбрал Орра или кого-то другого в усадьбе. Смелый контракт. Крокус задумался, кому же хватило смелости его предложить — какому-то другому благородному советнику, вне всяких сомнений. Но смелость от предложения такого контракта блекла по сравнению со смелостью Раллика, его принявшего.

В любом случае предупреждение убийцы было достаточно весомым, чтобы задавить в зародыше саму мысль об ограблении усадьбы Орра — по крайней мере, в ближайшее время. Крокус сунул руки в карманы. Он шёл, а его мысли беспомощно блуждали в лабиринте тупиков, но вдруг юноша нахмурился, нащупав глубоко в кармане монетку.

Крокус вытащил её. Да, это та самая, которую он нашёл в ночь убийств. Юноша вспомнил, как монетка необъяснимым образом упала прямо к его ногам за миг до того, как мимо просвистела стрела убийцы. Под ярким утренним солнцем Крокус наконец нашёл время внимательно её осмотреть. С одной стороны на ней был выбит профиль весело усмехающегося молодого человека в какой-то дурацкой шляпе. Мелкая руническая надпись бежала по краю — языка вор не узнал, поскольку буквы разительно отличались от знакомой ему даруджийской вязи.

Крокус перевернул монету. Вот так так! Снова профиль, на этот раз женский и смотрит в другую сторону. Надпись тут была выполнена в другом стиле — наклонённой влево штриховкой. Женщина казалась юной и похожей на молодого человека; в её лице не было ничего весёлого, она показалась вору холодной и непреклонной.