Гай Юлий Орловский - Патроны чародея

Сердце уже бухает так, что больно ребрам. К этому времени я все оценил, прикинул и даже перепроверил, потому сказал медленно:

— Глерд, это был… неразумный поступок… Фицрой, на пол!

Я отпрыгнул в сторону, выхватил пистолет и трижды выстрелил в арбалетчиков. Один, падая, все же нажал на спусковую скобу, и стрела вжикнула через зал.

Фицрой упал было на пол, тоже видел стрелков на балконе, но тут же подхватился и с оголенным мечом бросился на Могеринса.

Я торопливо стрелял в тех, что у окна, они почему–то бросились первыми, затем в ту пятерку, что ждала, когда же буду прорываться из зала, и заранее сомкнула ряды.

За их криками сам почти не слышал грохота выстрелов, только видел падающие тела. Последними всадил две пули в набегающего гиганта с поднятым топором, сделал шаг в сторону, а он в падении едва не повалил Фицроя.

Фицрой рассерженно оглянулся, но острие меча от горла лорда не убрал.

— Какой ты неуклюжий!

— А ты зажрался, — буркнул я.

Меня все еще потряхивает, когда же научусь в самом деле убивать, а потом пить кофе, те психиатр и аналитик меня перехвалили, резко сказал лорду Могеринсу:

— Сейчас мы обрежем ваши уши… Если и тогда не скажете, где спрятали глердессу…

— Обрежем кое–что пониже, — вставил Фицрой. — Я сам это сделаю! Все женщины должны принадлежать нам, а не всяким тут…

Могеринс, бледный и дрожащий, жалко пролепетал:

— Она на верхнем этаже!.. Там у нее хорошая комната.

— И ее даже не били? — спросил я с тяжелым сарказмом.

Он вскрикнул:

— Нет, клянусь!

— Цену вашим клятвам уже знаем, — оборвал я. — Иди вперед, скотина! Показывай. Шаг вправо, шаг влево — смерть за попытку к бегству!.. Понял? Вздумаешь подпрыгнуть — смерть за желание взлететь. Споткнешься — смерть за попытку зарыться в камни.

Фицрой вскинул брови, еще не понял, в самом ли деле такое возможно, посмотрел на меня с большим уважением.

У дверей комнаты на самом верху испуганно бегает взад–вперед стражник с мечом наголо, раздираемый между желанием броситься на шум и не решаясь покинуть охраняемое место.

Завидев лорда, он вскрикнул с облегчением:

— Хозяин, будут ли…

Могеринс не успел распахнуть рот, я ответил резко:

— Ты свободен.

Пуля ударила стражника в лоб, отшвырнула на стену, а когда сполз по ней на пол, на камне осталось огромное кровавое пятно. Фицрой покачал головой: во лбу крохотная дырочка, заткнутая изнутри кровяным тромбом, а вот затылок разнесло весь…

Могеринс трясется в ужасе, Фицрой с силой ударил ногой в дверь и ворвался в комнату, держа перед собой меч.

Мы вошли следом, Николетта, испуганная и дрожащая, отшатнулась и держится ладонью за лоб, нос красный и на глазах распухает.

— Это… это вы… — пролепетала она.

Фицрой галантно подхватил ее в объятия и усадил в кресло.

— Сейчас, глердесса, — проговорил он быстро, — сейчас… Дверь действительно из твердых пород дерева… Хорошо бы из сосны, но тут точно дуб… Очень больно?

Она проговорила плачущим голосом:

— Я вам так рада… так рада… Это я от счастья реву… Ой, не притрагивайтесь!

— Нужно холодной воды, — сказал я хозяину.

— Я принесу!

— Пойдемте вместе, — предложил я.

Выйдя в коридор, я сказал зло:

— Глерд, пособничество карается тоже. В военное время — по сокращенной программе. Мене, текел, фарес…

Он распахнул глаза в ужасе. Я выстрелил ему в лоб, отшатнулся на случай, если брызнет кровью, но брызнуло, даже хлестнуло, из затылка, а в стене, обшитой узорными панелями из дерева, за его спиной образовалась ямка, как если бы с силой ударили острием копья.

Я вернулся, пряча пистолет. Фицрой спросил понимающе:

— Пытался взлететь?

— С его–то задом? — спросил я. — Скорее, хотел зарыться.

Он внимательно посмотрел в мое потемневшее лицо.

— Не огорчайся. Военная необходимость.

— На войне, — ответил я со вздохом, — как на войне. Даже гражданских зачищают, а уж пособников… Николетта, вы можете идти?

— Да, — ответила она храбро.

— Жаль, — сказал Фицрой, — я надеялся вас понести.

— Бессовестный, — пошептала она с укором. — У меня есть жених. Я порядочная девушка!

Когда сбежали по лестнице на первый этаж, в просторном зале, а потом и в холле пришлось почти безостановочно стрелять в вырастающие в дверных проемах фигуры. Злость ожесточила так, что не чувствовал ни жалости, ни угрызения, когда вместе со стражниками выскочил и челядин, то первая пуля досталась ему.

Мое право убивать основано на незыблемом и священном праве защиты, когда убиваешь тех, кто старается убить тебя, и я стрелял холодно и расчетливо, помня

только, что патроны считать не нужно, бей и круши, врага нужно уничтожать, повергать и вообще не позволять ему жить…

Со стороны распахнутого выхода во двор шум, топот, всполошенные крики, начал сбегаться народ.

Я сказал резко:

— Фицрой, выводи Николетту!.. Не сильно отставай.

— А ты не беги…

— Что, не успеваешь сдирать со стен трофеи?

Он сказал за спиной с пафосом:

— Как ты можешь такое говорить! При даме… Было бы что сдирать в этой глуши…

Из коридора выбежали двое, я подпустил их ближе и свалил двумя выстрелами в упор, а контрольными в затылки успокоил, чтобы не дергались так безобразно и не матерились при женщине благородных кровей.

Николетта испуганно взвизгнула:

— Ой, я туда не пойду.

— Я понесу! — сказал Фицрой.

— Нет–нет, — вскрикнула она. — Только мой жених может касаться моей… моих…

— Я только перенесу через труп, — предложил он.

— Нет–нет, — прошептала она трепетно, — я постараюсь сама… не наступать…

Я двигался впереди, некоторые выскочившие навстречу сразу же прячутся, несмотря на оголенные мечи в руках, а другие, хоть и с простыми дубинками, бросаются навстречу, дескать, впятером да не завалим двух лордиков?

Я стрелял и стрелял, чувствуя все сильнее разгорающуюся ярость. Выскочили во двор, Фицрой потащил Николетту вдоль стены в сторону конюшни, я прикрывал их и себя, стреляя во все, что движется, здесь все враги, а кто не виноват, пусть не высовывается.

В конюшне Фицрой, оставив Николетту дрожать и попискивать, ринулся выбирать коней. Наши стоят на виду, устало жуют овес, но Фицрой высмотрел пару крепких и свежих жеребцов, принадлежащих явно самому хозяину, ухватил два седла и ринулся к ним.

— Следи за дверьми! — крикнул он.

— Ха, — сказал я, — что нам двери…

Он оглянулся в беспокойстве.

— Ты что?

— Вон там за стеной бегут четверо, — сказал я.

Он переспросил с недоверием:

— Ты что, видишь сквозь доски?

— От них дурно пахнет, — объяснил я. — Не от досок, конечно.

С той стороны в самом деле в сторону распахнутых ворот конюшни, уже перейдя на шаг, осторожно пробираются четыре синеватые фигуры. Доски достаточно плотные и без щелей, это чтоб коней не продуло сквозняком, потому силуэты нечеткие, расплывчатые.